Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
Берзин рассказал о революционном перевороте в Анадыре.
Жители села с большим удивлением и напряжением слушали посланца новой власти.
— Вы должны крепко подумать и поставить во главе селения людей, которые могут защитить ваши интересы, людей, которые понимают нужды бедного, трудящегося человека. Через три дня мы снова соберемся, а пока — подумайте!
На другой день описали продовольственный склад Малкова и направили нарты в стойбище Кымыта. Когда вернулись, Михаил Куркутский рассказал, как жители стойбища поначалу не могли поверить, что продукты им дают без всякой оплаты и даже не записывают в долговую книгу.
— Шибко теперча рады оленные люди! — рассказывал Ваня Куркутский. — Доспели!
Через три дня на
Берзин не верил своим глазам. После утомительной однообразной плоской белизны, нарушаемой лишь на горизонте далекими горными хребтами, увидеть настоящую березовую рощу и зеленый соснячок, присыпанный снегом!
Селение Марково располагалось в широкой долине, защищенной со всех сторон довольно высокими горами. Леса уходили вдаль, и казалось, им нет конца.
— Послушай, Миша, а не сбились мы с пути? — пошутил Берзин, оборотившись к товарищу. — А вдруг неведомые силы чукотских шаманов перенесли нас в Россию?
— Это и есть Россия, — с улыбкой ответил Михаил Куркутский. — Те, что называют себя чуванцами, — это потомки первых русских землепроходцев, поселившихся здесь лет двести, а то и больше назад.
Избы были добротные, хорошо срубленные, просторные.
С берега реки, где в сугробах хоронились многочисленные лодки, упряжки поднялись в село, просторной широкой улицей проехали до дома, возле которого стоял крепко сбитый молодой человек в кухлянке с широким воротом, за которым виднелась сильно выцветшая тельняшка.
Берзин первым сошел с нарты и подошел к нему:
— Комиссар охраны Чукотского революционного комитета партии большевиков Август Берзин. А это секретарь — Михаил Куркутский.
— Шутите, братцы, — прищурился человек. — В Ново-Мариинске сидит Громов.
— Сидит — это верно, — улыбнулся Берзин. — Но в тюрьме.
— Вы что, правду говорите? — Человек пристально всматривался в лица приезжих.
— Вот мой мандат!
— Мандриков! Владивостокский? Который в учредилку ездил, а потом большевиком стал? Я ведь тоже большевик, ребята! Вы не поверите, но большевик! Как я ждал вас! Чекмарев моя фамилия, Василий, на Балтике служил…
Он дернул за железное кольцо люк возле печки, запалил свечу и нырнул в подпол. Появившись довольно быстро, открыл крышку железной коробочки из-под американского трубочного табака «Принц Альберт» и вытянул оттуда двумя пальцами бумагу.
— Вот мой мандат.
Берзин взял листок и прочитал не без волнения:
«Мандат выдан товарищу Чекмареву Василию Михайловичу в том, что он действительно является чрезвычайным комиссаром по продовольствию в Тургайской области. Всем Советам, ревкомам и исполкомам предлагается оказывать всяческое содействие в выполнении возложенных на него обязанностей по доставке хлеба фронту и Петрограду.
Что подписью и приложением печати удостоверяется.
Председатель Совета Народных Комиссаров
В. Ульянов-Ленин.
Управляющий делами
В. Бонч-Бруевич».
— Но как вы здесь оказались? — удивленно спросил Берзин. — И почему мы ничего не знали о вас?
— Это длинная история, — усмехнулся Чекмарев. — Матрена Ивановна, поставь самовар и вообще ставь все на стол! Сегодня у нас большой праздник!.. В Тургай я, братишки, поехал сразу после победы Октября. Добрались до Южного Урала не скоро: на железных дорогах черт знает что творилось, а дальше, в оренбургских степях, хозяйничал атаман Дутов. Повернули в Кустанай, а там такая неразбериха! Сразу три власти существовало! Совет рабочих и солдатских депутатов, городская дума и пехотный полк! Пошли к солдатам, получили от них поддержку. К концу года отправили два эшелона хлеба. А тут меньшевики да недобитые царские офицеры путаются под ногами. Агитацию ведут против Советов. Решили — надо брать власть в свои руки. И вот в ночь на двадцать шестое декабря семнадцатого года наш отряд и распропагандированные солдаты пехотного полка захватили телефонную станцию, телеграф и другие учреждения. Избрали ревком — меня председателем, а моего друга матроса Иосифа Родзевича — комиссаром связи. Ох, трудно нам пришлось, братишки! Недобитки слухи распространяют, будто мы хлеб в Германию отправляем! Население коситься стало. Да вот еще — по приказу Ленина наш отряд должен был возвратиться в Петроград. Отправили третий эшелон, а тут зашевелилось контрреволюционное подполье. Перестрелку устроили, ранили меня. Но рабочий класс поднялся. Создали новый Совет… А мы — в Петроград. Сижу в казарме, лечусь, а тут посыльный из Смольного. К Ленину вызывают… Пошел. Расспросил Ильич о делах в Кустанае, расспросил, откуда я родом, я ведь пензенский… Говорю Ильичу: рана затянется — готов выполнять любое задание революции… Весной восемнадцатого года мы вместе с дружком моим Иосифом Родзевичем были направлены на Дальний Восток. Связались с тамошними большевиками и получили задание выехать сюда. Родзевич на Сахалине застрял, а меня занесло аж сюда… Вот так, братишки, — закончил Чекмарев свой рассказ. — Сколотил я тут приличную группу, можно было хоть завтра брать власть в свои руки, но решили дождаться вестей с Ново-Мариинского поста… А вы, значит, опередили меня. Молодцы, братишки!
Вечером на общем собрании жителей села Марково Берзин сделал доклад о текущем моменте, рассказал о делах Анадырского ревкома.
По совету Василия Чекмарева жители Маркова приняли резолюцию. В ней говорилось:
«Заслушав доклад товарища комиссара охраны Берзина о перевороте в Сибири, все с великой радостью встретили свержение всем ненавистного кровопийцы Колчака. За его безжалостные расстрелы и вообще за уничтожение трудовой массы как Колчаку, купцам, так и его прислужникам шлем позор и презрение, а передовым бойцам за святую свободу и товарищам, находящимся у нас, на холодном Севере, как-то товарищу Мандрикову, Берзину, М. Куркутскому и другим их сотрудникам, освободившим нас от уз Колчака и его приспешников, шлем свой привет и от всего сердца желаем им успеха в их трудовой работе. В свою очередь мы, изнуренные холодом и голодом, протягиваем вам свою мозолистую руку и все марковцы от мала до велика заявляем во всеуслышание всему народу, что мы стоим за власть Советов, за власть своих рабочих и всеми силами будем поддерживать ту власть, которая нам показала путь к спасению, хотя бы от нас потребовалось для всеобщего освобождения отдать наши жизни.
Да здравствует власть Советов на земном шаре!
Да здравствует Анадырский революционный комитет!
Да здравствуют передовые работники!»
Глава четвертая
28 января 1920 года Анадырский уездный Ревком объявил о подготовке к выборам в уездный Совет, которые намечалось провести по возвращении ревкомовцев из Маркова.
Однако позиции свои Ревком закрепить не сумел. Не было создано революционного отряда для защиты завоеваний социалистической революции…
— Павловна, мы пойдем! — сказал Громов, прислушиваясь к вою ветра.
— Кешенька, ну куда ты в такую погоду? А если увидят?
Евдокию Павловну еще беспокоило и то, что все трое — и муж, и Струков, и Бессекерский — порядочно выпили.
Ветром подхватило всех троих и понесло в сторону лимана. Упали на снег, зацепились за сугробы.
Ногами разгребли снег, и Струков кулаком забарабанил в дверь.
Через некоторое время испуганный голос Тренева спросил из-за запертой двери: