Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока
Шрифт:
Ну а если вы хотите, чтобы ваше жилище выглядело роскошным, обзаведитесь еще циновками, коврами и даже занавесями. На базаре я встретил одного еврея, который услужливо выступил в роли посредника между Абдуллой и торговцами, чтобы доказать, что обе стороны меня надувают. Еврей воспользовался только что изготовленной мебелью и уже на правах старого друга расположился на одном из диванов. Пришлось предложить ему трубку и кофе. Зовут его Юсеф, он занимается разведением шелковичных червей в течение трех месяцев в году. Остальное время, поведал он мне, он ничем не занят, только наблюдает за тем, как растут тутовые деревья, и пытается определить, хороший ли будет урожай. К тому же держится он весьма непринужденно, и создается впечатление, что общество иностранцев нужно ему только для того, чтобы улучшать познания во французском языке я оттачивать свой вкус.
Мой дом находится на одной из улиц коптского квартала, ведущей к городским воротам, которые выходят на аллею Шубры. Против дома есть кофейня, чуть поодаль — заведение, где за пиастр в час можно нанять осла, еще дальше — небольшая мечеть с минаретом. В первый же вечер, когда на закате солнца я услышал монотонный, протяжный напев муэззина, меня охватила невыразимая грусть.
— Что он говорит? — спросил я у драгомана.
— Нет божества, кроме Аллаха!
— Я знаю это изречение, а дальше?
— О вы, отходящие ко сну, доверьте ваши души вечно неусыпному.
Очевидно, сон — другая жизнь, о которой не следует забывать. С самого своего приезда в Каир я вспоминал сказки «Тысячи и одной ночи» и видел во сне всех див и вырвавшихся из цепей великанов со времен царя Соломона. Во Франции часто потешаются над демонами, порожденными сновидениями, и усматривают в этом лишь плод больного воображения, но разве все это существует вне нашего сознания? Ведь во сне мы испытываем ощущения, полученные в реальной жизни. В столь жарком, как в Египте, климате обычно снятся тяжелые сны и даже кошмары, и говорят, что в изголовье паши всегда стоит слуга, готовый разбудить его, как только по выражению лица или движениям спящего он видит, что паше снится что-то неприятное. А может быть, достаточно просто вверить себя… тому, кто вечно неусыпен?
НЕУДОБСТВА БЕЗБРАЧИЯ
Я изложил выше события своей первой ночи в Каире, и теперь станет ясно, почему я проснулся позже обычного. Абдулла известил меня о визите шейха нашего квартала, который уже приходил утром. Этот славный седобородый старец ждал моего пробуждения в соседней кофейне в обществе своего секретаря и негра, носившего его трубку. Я не удивился такому долготерпению: в Египте всякий европеец, если только он не промышленник и не торговец, важная персона. Шейх, сел на один из диванов, ему набили трубку и подали кофе. Затем он начал речь, переводил Абдулла.
— Шейх принес обратно деньги, которые вы заплатили за дом.
— Почему?
— Он говорит, что соседям не известны ни ваш образ жизни, ни ваши привычки.
— Ему они кажутся дурными?
— Он не это имеет в виду; об этом никто не знает.
— Значит, у него сложилось плохое впечатление обо мне?
— Он думал, что вы будете жить в доме с женой.
— Но я не женат.
— Его это не касается. Он говорит, что у всех ваших соседей есть жены и что они будут встревожены, если у вас ее не будет. Ведь так здесь принято.
— Что же он от меня хочет?
— Вы должны либо выехать отсюда, либо найти женщину, чтобы жить здесь вместе с ней как со своей женой.
— Скажите ему, что в моей стране считается неприличным жить с женщиной, не будучи ее мужем.
Ответ старца на это высказывание морального порядка сопровождался отеческим наставлением. К сожалению, перевод может воссоздать лишь приблизительный смысл слов шейха.
— Он хочет дать вам совет, — сказал мне Абдулла, — он говорит, что такой эфенди (господин), как вы, не должен жить один, что всегда почетно проявить заботу о женщине и делать ей добро, а еще лучше, — добавил он, — заботиться о нескольких женщинах, если это позволяет ваша вера.
Рассуждения турка весьма тронули меня, и, хотя моим европейским представлениям был абсолютно чужд подобный взгляд на вещи, его правильность я понял довольно скоро, когда лучше разобрался в положении женщины в этой стране. Я попросил передать шейху, чтобы он немного подождал, пока я не посоветуюсь со своими друзьями, как мне следует поступить.
Я снял дом, меблировал его, чувствовал себя в нем прекрасно и теперь хотел только найти способ устоять перед намерением шейха порвать соглашение и выгнать меня оттуда по причине моего безбрачия. После долгих колебаний я решился обратиться за советом к художнику из отеля «Домерг», который еще раньше приглашал меня в свою мастерскую, дабы приобщить к таинствам дагерротипа. Художник этот был настолько туг на ухо, что беседа с ним через переводчика была бы гораздо проще и занимательнее, чем разговор с глазу на глаз.
Арабский мужчина с семьей
Я отправился к нему, пересек площадь Эзбекия и вдруг на углу одной из улиц, ведущей к франкскому кварталу, услышал радостные возгласы, доносившиеся из просторного двора, где в это время несколько мужчин водили по кругу красивых лошадей. Один из них кинулся ко мне и сжал в объятиях. Это был высокий юноша в шерстяном бледно-желтом тюрбане и в синей рубахе. Я видел его на пароходе и запомнил его лицо: оно походило на лица, которые рисовали на крышках саркофагов.
— Хорошо, хорошо, — говорил я этому экспансивному юноше, высвобождаясь из его объятий и озираясь в поисках моего драгомана Абдуллы, но тот скрылся в толпе, наверное опасаясь, как бы не увидели, что он состоит при человеке, который водит дружбу с простым конюхом. Этот мусульманин, избалованный английскими туристами, совсем забыл, что сам Мухаммед был погонщиком верблюдов.
Тем временем египтянин потянул меня за рукав и втащил во двор конного завода, принадлежащего паше. Там, на одной из галерей, я увидел второго своего попутчика — Сулеймана-агу, который полулежал на деревянном диване. Он тоже меня узнал и, хотя был сдержанней в проявлении чувств, чем его подчиненный, пригласил присесть рядом с ним, предложил трубку и велел подать кофе… Хочу указать на такую деталь, характерную для местных нравов: простой конюх незамедлительно счел себя достойным нашего общества, сел на землю скрестив ноги и, как и я, получил длинную трубку и маленькую чашечку горячего мокко, которую подают на специальной золотой подставке, похожей на подставку для яиц, чтобы не обжечь пальцы. Вокруг нас тотчас же уселись и остальные. Абдулла, видя, что наша встреча принимает более благопристойный характер, наконец появился и соблаговолил присоединиться к беседе.
Я уже знал Сулеймана-агу как приятного попутчика, и, хотя во время нашего совместного путешествия мы обменивались только жестами, я счел наши отношения достаточно близкими, чтобы, не испытывая неловкости, рассказать ему о своих делах и попросить совета.
— Машалла! — вскричал тот. — Шейх прав, молодой человек ваших лет уже несколько раз должен быть женат!
— Вы знаете, — робко заметил я, — моя вера позволяет брать в жены только одну женщину, с которой уже нельзя расстаться, поэтому у нас обычно долго думают, прежде чем предпринять этот серьезный шаг, чтобы потом не раскаиваться.