Конец
Шрифт:
— Да угомонитесь вы! — перебивает их Хинес. — Давайте сейчас постараемся не отвлекаться от того, что действительно важно. Надо сходить за остальными мобильниками и за фонариком… Марибель, ты можешь принести фонарик?
— Я сам принесу.
Голос Рафы, раздавшийся после долгого перерыва, заставляет всех примолкнуть. Он звучит ровно, пожалуй, даже слишком спокойно, хотя, не видя лица, не всегда легко правильно истолковать интонацию.
— Тогда пошли, — говорит Уго, срываясь с места и увлекая за собой Марию, Хинеса,
— Уго, — кричит вдогонку Кова, когда те уже отошли на несколько шагов, — захвати и мой телефон!
— А где он?
— В сумке — она на той же полке, где музыкальный центр, рядом с ним.
Люди кучкой двинулись к дому.
— Эй, посвети-ка зажигалкой, — просит Ампаро, хватаясь за того, кто находится рядом с ней, — как оказалось, за Марию. — А то мы ноги тут себе переломаем!
— Не стоит лишний раз зажигать ее! — мягко увещевает Уго. — Мы должны экономить газ. А вдруг нам придется пользоваться этой зажигалкой еще несколько дней!
— Типун тебе на язык…
На площади остались Ньевес, Марибель и Кова. Они стоят на некотором расстоянии друг от друга. Кова — в центре, две другие — в равном отдалении от нее. Они следят за тем, как их друзья исчезают в дверном проеме, освещая себе путь зажигалкой. Три женщины не разговаривают, не двигаются, а просто смотрят в сторону приюта, откуда теперь до них доносятся едва различимые голоса.
— Марибель, — внезапно говорит Ньевес очень искренне и с волнением в голосе, — прости меня… Простите меня все, я хочу извиниться перед всеми. Я вела себя отвратительно… вышла из себя… На самом деле я… я даже…
— Это ты должна сказать Рафе, — говорит Марибель. — Вы с ним вдвоем затеяли совершенно дурацкий спор… на пустом месте… Ты прекрасно знаешь: стоит коснуться этой темы — и он сразу взрывается!
— Ну и меня понесло, и, если честно, сама не пойму с чего… Ведь я отнюдь не придерживаюсь таких радикальных взглядов… но я действительно раскаиваюсь, что вывалила все это под конец… и сейчас… будь такая возможность…
— Брось, он тоже не слишком соображал, что несет. Поговори с ним — вот и все, скажи ему то, что сказала сейчас мне.
— Обязательно скажу, обязательно…
После короткой паузы Марибель снова подает голос:
— Прости… я забыла, как тебя зовут…
— Меня? Кова.
— Какое необычное имя!
— Это, наверно, от Ковадонги, да? — высказывает догадку Ньевес. — Ты из Астурии?
— Нет, я не астурийка, — отвечает Кова довольно сухо. — Это была прихоть отца — назвать меня Ковадонгой… И мне мое имя ужасно не нравится.
— Значит, твой отец уж точно астуриец, — словно не слышит ее Ньевес.
— Нет, мой отец — не астуриец. В последних десяти поколениях нашей семьи не было ни одного астурийца.
— А сколько времени вы уже женаты? — спрашивает Марибель, опасаясь, что снова повиснет пауза.
Кова
— Почти… пятнадцать лет.
— И детей у вас нет?
— Нет.
— Как хорошо жить без детей! Я часто вспоминаю то время… Те годы, когда мы еще не завели детей. Для нас с Рафой это была самая счастливая пора… в нашей семейной жизни, я хочу сказать.
— Если в семье нет детей, муж с женой больше любят друг друга, — веско заявляет Ньевес. — Ведь им не приходится растрачивать любовь на кого-то еще, да и старость приходит не так быстро.
— Да ладно вам! Наверняка вы обе можете вспомнить и что-нибудь хорошее… про материнство, — замечает Кова. — Не бойтесь, меня это не задевает.
— Ну конечно есть и хорошие стороны, — тотчас соглашается Ньевес. — Жизнь наполняется… даже слишком… Маленькие дети такие славные! Какое-то время, несколько лет, они доставляют настоящую радость…
— Я бы скорее сказала — несколько месяцев, — поправляет ее Марибель.
— Ты рожаешь детей, растишь их, — продолжает свою мысль Ньевес, — а сама понимаешь, что, по сути, ничего не изменилось…
— Не изменилось? Еще как изменилось! — снова перебивает ее Марибель.
— Я имею в виду… что как личность ты… Да, у тебя прибавилось работы, прибавилось забот, но… все твои недостатки, все твои проблемы остались при тебе, и, собственно, лучше ничего не стало. А потом дети уходят от тебя, когда ты их вырастишь… и ты чувствуешь себя… чувствуешь себя…
— Зато ты породила новую жизнь, — говорит Кова, — ты выпустила ее в мир, ты дала кому-то шанс стать счастливым.
— Ну да, только вот мир наш таков, что никогда не знаешь… — отзывается Марибель.
— Пока мы молоды… — подхватывает Ньевес. — В молодости все уверены, что будут счастливы.
Три женщины разом поворачивают головы в сторону приюта. Судя по всему, вошедшие туда уже добрались до спальни, так как окончательно смолкли их голоса и ни в дверном проеме, ни в окнах не видно мерцающего огонька зажигалки, глядя на который можно вообразить, что по залу, то вспыхивая, то угасая, мечется какое-то волшебное насекомое. Теперь вокруг опять царят мрак и тишина. Квадратная глыба здания грозно высится черной тенью перед площадью. На этот раз молчание нарушает Кова:
— А что все-таки вы сотворили с тем парнем? С Андресом, который так и не приехал сюда?
— Спроси у своего мужа, — отвечает Марибель. — Он ту историю знает лучше, чем кто другой, ведь он все и придумал.
— Неправда, — негодует Ньевес, — мы все вместе это придумали и устроили.
— Он ничего не желает рассказывать. Я спрашивала, но… В самый первый раз он заявил, что не помнит.
Марибель улыбается и презрительно фыркает. Кажется, ей стоит труда удержаться от комментария, но она все-таки заставляет себя смолчать. Ньевес тоже молчит.