Конец
Шрифт:
— Где ты его откопал? — спрашивает Уго. — Я ведь тоже побродил вокруг дома, но и намека на сарай не обнаружил.
— Он лежал в щели под домом, накрытый брезентом.
— Там, где дрова?
— Да, именно там. Дом такой маленький, что им приходится хранить некоторые вещи снаружи. Там же я и лампу нашел.
— Надо попытаться зажечь лампу, — говорит Ампаро.
— Ну это сейчас не самое важное, — возражает Ибаньес, — куда важнее решить, что мы будем делать с велосипедом.
— Кто-нибудь мог бы отправиться на велосипеде в Сомонтано.
— Это-то
— Кто-нибудь из тех, кто здесь без пары, — неожиданно говорит Кова, когда все остальные в нерешительности смолкли, — я имею в виду…
Все уставились на Кову, всех поразила категоричность ее тона. Она смотрит Уго прямо в глаза, но очень скоро опять становится такой же замкнутой и не уверенной в себе, как и прежде.
— И уж конечно это не будет женщина, — говорит Ампаро. — По крайней мере я на нем ехать не собираюсь. Дорога часто идет вверх, и очень даже круто, а потом, это очень и очень далеко… И еще я могу заблудиться. Позавчера я добралась до замка только потому, что мне указывал дорогу вот он, — добавляет она, кивая головой в сторону Ибаньеса.
— Вчера, ты хотела сказать.
— Да, разумеется… Такое впечатление, будто уже целый век прошел.
— Давайте думать… — говорит Хинес. — Оба мнения вполне разумны. Такую поездку никак не назовешь веселой прогулкой, тем более на этом велосипеде. Что касается первого… если большинство сочтет…
— Не беспокойтесь, я прекрасно понимаю, о ком речь, — говорит Ибаньес. — Не надо было изучать логику, чтобы вычислить, что я единственный, кто отвечает сразу двум условиям.
— Никто не говорит, что ты должен безропотно соглашаться, — возражает ему Хинес. — Надо выработать общее решение… так или иначе, но мы попадем в Сомонтано; просто на велосипеде кто-то доберется туда немного раньше и вернется за нами на какой-нибудь машине.
— Но остальные-то в любом случае пойдут пешком…
— Ну а как же еще, посуди сам? — горячится Уго. — Все равно надо туда двигаться. А если с велосипедистом что-нибудь случится? А если он улизнет с деньгами?
— С какими еще деньгами?
— Ему же придется заплатить за такси или за любую другую машину, которую удастся нанять…
— У меня с собой «Золотая виза», — говорит Ибаньес, — потом вы со мной рассчитаетесь.
— Как ни крути, он потратит какое-то время на поиски помощи… Не исключено, мы и сами уже успеем дойти.
— Как же, успеем! Подумай: как бы медленно велосипед ни ехал, это все-таки велосипед…
— А если в Сомонтано…
Ньевес начала было формулировать свой вопрос, но запнулась. И взгляд ее и гримаса выражали напряжение, словно поток мыслей сделался столь напористым, что закупорил все естественные выходы.
— Что — «если в Сомонтано»? — допытывается Ампаро.
— Ну, я имею в виду… а если и оттуда всех эвакуировали?
— Хватит чушь молоть, в конце-то концов! — кривится Уго.
— Всех эвакуировали? Нет, такого просто не может быть, — с жаром возражает
— Ты сказал, что велосипед сдулся, — вступает в разговор Марибель, и тон у нее очень странный, словно эта вполне заурядная и чисто техническая деталь имела какое-то ужасное значение.
— Вернее будет сказать, что колеса сдулись, — поправляет ее Уго с легкой насмешкой.
— И что, мы сможем их накачать? — настаивает Марибель.
— Да, да, есть насос, — успокаивает ее Хинес. — Я уже попробовал, он работает… и колеса не проколоты, слава богу.
— Могут проколоться по дороге, — говорит Ньевес.
— И такое вполне может случиться. Колеса на самом деле старые, резина уже…
— Давайте же в конце концов что-нибудь решим. Я готов ехать. — Ибаньес встает и каким-то нервным жестом несколько раз подряд проводит по губам бумажной салфеткой, которая лежала перед ним на столе. — Если мы считаем, что от этого может быть польза…
— Нет, не уезжай! Не уезжай! Я не хочу, чтобы он ехал.
Марибель заговорила как маленькая девочка, которая жалобным и капризным тоном пытается разрушить хитроумные замыслы взрослых. Она даже вытянула руки вперед поверх спинки дивана, на котором продолжает стоять на коленях, словно желая физически удержать Ибаньеса в комнате. Но она меньше всего похожа на маленькую девочку, и окружающие в изумлении уставились на нее, не понимая, что это с ней такое, и ожидая какого-нибудь объяснения или разумного суждения — чего угодно, кроме упрямого протеста и скрытой угрозы устроить истерику.
— Я не хочу, чтобы мы разделялись, — говорит она в ответ на немой вопрос друзей. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще уходил.
— Но… Марибель… что на тебя накатило?
— Я боюсь. Мне кажется, если мы не будем держаться вместе, станет только хуже; и если он уедет… то больше уже никогда не вернется.
— Да почему?
— Не знаю!.. Но я боюсь. Послушайте же хоть раз и меня, мне уже и так немало досталось…
— Она права… Марибель права, — поддерживает ее Ампаро с такой убежденностью, словно уже бесповоротно решила для себя, на чью сторону встать в этом споре.
— В любом случае велосипед — тоже отнюдь не спасение, — говорит Уго. — Слишком тут много всяких но.
— Хорошо, — сдается Ибаньес, все еще продолжая стоять, но явно почувствовав облегчение, — только не забывайте, что я ехать не отказывался.
На лице Хинеса появилось такое выражение — выражение досады и печали, — которое выдает, чего ему на самом деле стоит приспособить ход мыслей к новой ситуации.
— Ладно, ладно, пусть так оно и будет, — соглашается он наконец, — но велосипед мы все равно возьмем с собой. Он почти ничего не весит… Я сам его поведу; он даже нам послужит… Там, насколько помнится, нет багажника, но мы как-нибудь привяжем к нему баллончик и лампу. Будет вместо тележки.