Конечная остановка (сборник)
Шрифт:
– Я понимаю, – повторил Алкин. – Но вы неправы. То есть, конечно, в определенных обстоятельствах все мужчины ведут себя почти одинаково, независимо от профессии. Но в некоторых… Скажем, моряк, не задумываясь, завяжет веревку морским узлом, и это поможет опознать… Нет, я тоже не совсем точно объясняю. Простите, когда я волнуюсь, то забываю слова…
– Ничего, – сказала Сара. – Неважно. Расскажите о Хэмлине. Он был космологом, как вы?
– Как я? – повторил Алкин. – Нет, куда мне! Впрочем…
Сара, я с детства хотел стать космонавтом. В нашем городке о космосе мечтали, по-моему, двое: вторым был сторож дядя Костя, охранявший напротив нашего дома склад, похожий на тюрьму. По ночам, чтобы не заснуть, дядя Костя распевал во всю глотку самим, видимо, сочиненную песню о том, как он поднимется в большой ракете высоко на орбиту, найдет оттуда в бинокль дом своей бывшей супруги Катерины и ударит по этой твари… Он пел не
Смешно? Мне самому сейчас это видится если не смешным, то безумным, а мальчишкой я к полету на дяди Костиной ракете относился серьезно, но так и не решился подойти к нему и записаться в команду.
После школы предпочтения мои изменились, в космос уже не хотелось – я понял, что выше двухсот-трехсот километров не подняться, а что мне делать на орбитальной станции? Дрозофил выращивать и наблюдать вражеские объекты для нашего военно-промышленного комплекса? Поэтому поступать я решил в Москве на астрономическое отделение: с одной стороны, к звездам ближе, с другой – там нужна была математика, которую я хорошо знал и однажды выиграл премию на областной олимпиаде.
Это совсем не интересно на самом деле, я только хочу объяснить, почему занялся космологией. Я был на третьем курсе, когда в Москву приехал с лекциями Хокинг. Здесь, в Кембридже, каждый студент может прийти к нему на обед и будет принят, расскажет профессору о своих исследованиях и услышит совет или критику. Вы наверняка видели, как Хокинг выезжает во двор кампуса в своей знаменитой коляске, его окружает толпа, и каждый задает вопрос… Нет? Ни разу не были в университете до нынешнего утра? Ну, это… Впрочем, я знаю коренных москвичей, которые ни разу в жизни не побывали в Большом театре. Я не осуждаю, просто хочу сказать… Неважно.
Хокинг всех обаял своим мужеством, умом, блестящим остроумием, а меня – словами о том, что космос это, прежде всего, не звезды, не галактики, это элементарные частицы, кванты, поля, и чтобы понять Вселенную, нужно не квазары изучать (или не только квазары), а самую глубину материи.
Я так и поступил. И знаете, Сара, у меня опять появилась мечта – вместо той, о полете в космос. Поработать в Кембридже. Не у Хокинга, об этом я и мечтать не смел, но хоть у кого-нибудь. Подышать этим воздухом, ходить по этим зеленым улицам, глядеть в воду Кема, работать в библиотеке, где читал и писал свои книги сам Ньютон. И еще Дарвин, Резерфорд, Максвелл, лорд Кавендиш… Какие имена! Окончил университет, написал и защитил диссертацию… А потом – три года назад – послал свое резюме без какой бы то ни было надежды, что решение окажется положительным. Так и произошло, мне отказали. Причина придала мне смелости, Сара, как ни странно: отказали потому, что в Кембридже в тот год не нашлось специалиста, который мог бы взять меня к себе. Единственный специалист в области космологии, профессор Давидсон, находился в Штатах и должен был вернуться через год. Тогда, мол, и имеет смысл заново обратиться… Я обратился в прошлом году и получил приглашение. Все, как видите, банально и не интересно. За время студенчества и аспирантуры я подрабатывал и скопил кое-какие деньги, ерунду, конечно, но и она мне помогала в первые месяцы, пока я не начал получать стипендию, а еще мне выделили деньги из фонда Кавли на съем комнаты.
На работы Хэмлина я наткнулся случайно – мне нужна была статья американского астрофизика Фрица Цвикки, опубликованная в тридцать четвертом году в малоизвестном журнале. В электронном каталоге библиотеки я этот журнал нашел, но одновременно получил названия статей, авторы которых ссылались на работу Цвикки. Всего три за все эти годы, причем две принадлежали какому-то Хэмлину, работавшему здесь, в Кембридже. Третьим на статью Цвикки сослался Джеффри Бербидж много лет спустя. И все. Статья замечательная. По сути, Цвикки предсказал то, что мы сейчас называем темной материей. Описал проявления абсолютно точно и даже название придумал – скрытая масса. Если бы он опубликовал статью в «Astrophysical Journal», эффект наверняка получился бы иным.
Мне стало любопытно, что это за Хэмлин такой. Он на работу Цвикки сослался еще в тридцать шестом, значит, она показалась ему интересной, привлекла внимание. В каталоге были ссылки, но самих статей в электронном виде я не обнаружил и обратился к библиографу. Вы не поверите, Сара, но я оказался первым, кто затребовал этот том «Записок Научного общества Кембриджского университета» после тысяча девятьсот тридцать девятого года! Почти три четверти века журнал простоял на полке в печали и недоумении, никому не интересный и никем не востребованный. Господи, подумал я, разве не то же самое происходит почти с каждым из нас – вот так же мы стоим каждый на своей жизненной полке, и кому мы нужны на самом-то деле, кто о нас вспоминает, кто нас вытаскивает из нашей ячейки, чтобы поднести к свету и убедиться, что и этот человек являет собой целую вселенную? Мы любим говорить об этом, но сразу забываем, когда речь заходит не о себе-любимом, а о неизвестном, которому мы могли бы помочь своим вниманием…
Простите, Сара, я начинаю волноваться, когда… Эти статьи не известного мне Хэмлина заставили меня… Не хочу произносить высокие слова, но иначе не получится, так что опущу славословия. Собственно, я хотел рассказать… И подбирался так долго, чтобы сконцентрировать мысль.
Когда я прочитал первую статью Хэмлина, у меня дух захватило. Или, как говорят по-русски, «дыханье сперло». На английский я это, пожалуй, не переведу, да и неважно. Хороший язык английский, в нем слов раза в два больше, чем в русском, но все равно по-русски можно выразить такие тонкие движения сознания, какие по-английски не получится. Вы правы: наверно, это потому, что я не очень хорошо знаю язык… Ладно, я не о том. Статья Хэмлина, да. Вы знаете, что такое фермион? А бозон? Я понимаю, слышали – а что… Простите, Сара, я не над вами смеюсь, скорее над собой – почему-то мне кажется: если я что-то знаю, то и другим это должно быть известно, ведь я ничем от прочих людей не отличаюсь. Руки-ноги, голова такая же, так почему я что-то знаю, а другой – нет? Поэтому из меня не вышло учителя – совсем не умею преподавать, сразу начинаю сердиться, если кто-то не понимает… Нет, к вам это не относится! О чем я? Да, фермионы. Это элементарные частицы, которые вращаются особым образом. Квантовый мир, там всё порциями, как в ресторане. Заряды – порциями. Пространство – порциями, как ни странно это выглядит. Время, представляете, тоже порциями, квантами. И вращение элементарной частицы квантуется, не может частица вращаться так, как ей хочется. Только определенным образом. Это называется спином. Спин – вращение, да. И спин бывает не всякий. У фотона, световой частицы, спин равен нулю. У нейтрино тоже. Есть спин, равный половинке. Есть – единичке. Полтора. Два. Два с половиной. Только по половинке, так это устроено. У электрона спин равен половинке целого, а у нейтрона – единице. Энрико Ферми в середине двадцатых годов описал, как должны взаимодействовать друг с другом частицы с полуцелым спином. С таким: половинка, полтора, два с половиной. А Эйнштейн тогда же рассчитал, как взаимодействуют частицы, чей спин целый – ноль, единица, двойка… Оказалось, что эти частицы очень по-разному себя ведут. Частицы, описанные Ферми, их назвали фермионами, не могут быть одинаковыми, все они хоть чем-то непременно должны друг от друга отличаться. Если одинаковые энергии, то разные координаты. Или скорости. Представьте комнату, где много-много полочек. Каждая полочка – особое состояние частицы. Так вот, два фермиона ни при каких обстоятельствах не могут оказаться на одной полочке. Если полочка занята, фермион обязательно займет другую полочку, пусть соседнюю, рядом, но не ту же самую, там для него места нет. А другой тип частиц, описанный Эйнштейном и индийским физиком Бозе, эти частицы назвали бозонами, так вот, бозоны друг друга не чураются и запросто могут занимать одну и ту же полочку. На одной полочке – в одном квантовом состоянии – могут оказаться миллионы бозонов. Или триллион. Сколько угодно.
Я вижу, Сэм принес булочки. Здесь пекут собственную сдобу, очень вкусную, вы уже пробовали круассаны, а булочки еще вкуснее. Взять по паре? Одну? Хорошо, я сейчас… И еще по чашке кофе?
Вот. Так на чем я… Да, фермионы, бозоны. Вообще-то, это квантовая физика, а Хэмлин занимался космологией, далекими галактиками, Вселенной. Казалось бы, что ему бозоны? Как говорил Остап Бендер, «к Госстраху, который я на данный момент представляю, это никакого отношения не имеет». Бендер – это… Как вам сказать… Для русской литературы он примерно, как граф Калиостро для… Нет, Калиостро – немного не то, извините. Или… Не знаю, сразу и не вспомню. По-моему, нигде, кроме русской литературы, нет такого персонажа, как Бендер. Серьезно. Это… как вам сказать. Авантюрист. Жулик. Умный. Веселый. Острослов. Феликс Круль? М-м… Есть что-то… Неважно. Я совсем отвлекся, просто Бендер один из моих любимых персонажей, и мне хочется его цитировать к месту и не к месту. Перевести? Если бы я мог…
Да. Казалось бы, где фермионы с бозонами, а где галактики и Вселенная? Представьте, Сара, как я удивился, когда в статье Хэмлина прочитал такие слова: «Поскольку каждая частица описывается своей волновой функцией, то и ансамбли частиц, в том числе Вселенная, тоже могут быть описаны волновыми функциями. Следовательно, Вселенная представляет собой либо фермион, либо бозон». Представляете, Сара? И дальше Хэмлин очень изящно выводит и решает уравнения, и делает заключение: «Вселенная может быть описана волновыми функциями Шредингера, как частица, подчиняющаяся статистике Ферми-Дирака».