Конечная остановка (сборник)
Шрифт:
– Милая, – Бакли не думал кричать, но говорил всегда очень громко, понижая голос только, если его об этом просили, – в Кембридже тоже льет? Пожалуйста, будь осторожна, неподалеку от Фенстантона авария. Ты скоро?
– Авария? – сказала Сара с неожиданным для нее самой облегчением в голосе. «Еще одна синхронистичность?» – мелькнула мысль. – Наверно, пробка на два часа. Я лучше задержусь здесь, пока дождь не кончится. Машину с шоссе к тому времени уберут, верно?
– Это я и хотел тебе посоветовать! – провозгласил Бакли. – Ты в университете? Пережди. Я тебе позвоню через час, хорошо?
– Конечно, – пробормотала Сара, искоса глядя на застывшего Алкина, прислушивавшегося к разговору.
– Целую тебя! –
– Буду ждать твоего звонка, – нейтральным тоном завершила разговор Сара, выключила телефон и повернулась к Алкину, внимательно следившему за мерными движениями дворника на лобовом стекле.
– Теперь, – сказал он, – я вас просто не могу отпустить в обратный путь. Во-первых, вам приказано мистером Бакли…
– Он не может мне приказывать!
– Во-вторых, – продолжал Алкин, – вы окажетесь в пробке. В-третьих, мы не закончили говорить о Хемлине. В-четвертых, вам хорошо бы обсохнуть и выпить немного виски.
– В-пятых… – тихо проговорила Сара.
– В-пятых, – смущенно сказал Алкин, – я хотел пригласить вас к себе, а тут такой случай…
– Синхронистичный, – подсказала Сара.
– …Что нельзя не воспользоваться, – закончил Алекс. – Побежим?
– Вообще-то, – сказала Сара, – дождь уже закончился.
И это было так. Неожиданно (синхронистичность?) струи воды перестали стекать по стеклу, улица проявилась, будто на фотографии, до самого поворота к Королевскому колледжу, и сразу все кругом зашевелилось – помчались машины, быстро пошли по тротуару прохожие, опасаясь, что сейчас опять хлынет, и нужно успеть за это время…
– Значит, не побежим, – улыбнулся Алкин, – а медленно пойдем.
– Зонт не забудьте, – чопорно сказала Сара. – Мария вам не простит.
Саре знакомы были такие комнаты, сама снимала похожую, когда училась в колледже. Три года, как один день. Такой же раскладной диван у дальней от окна стены, такой же секретер, похожий на антикварный, викторианских времен, а на самом деле современная поделка из прессованных опилок.
– Сара, – сказал Алкин, – если вы пройдете сюда, в ванную, то сможете просушить волосы феном, а туфельки снимайте, наденьте тапочки. Туфли мы поставим у электрокамина, я сейчас включу, и они подсохнут.
– Хорошо, – кивнула Сара и сделала все, что было ей предложено: скинула туфли и ощутила сухое тепло домашних тапочек; наверно, Алкин привез их из России, здесь таких нет – из шерсти, должно быть, или плотного войлока, а потом, в ванной, она долго стояла перед зеркалом, включив фен и высушивая каждый волосок – ей было почему-то хорошо здесь стоять и разглядывать выложенные на полочке предметы мужского туалета – одеколон, лезвия безопасной бритвы, помазок, все такое аккуратное, такое… как бы сказать точнее… пригнанное друг к другу, свидетельствовавшее о характере Алкина больше, чем все его разговоры.
Она ощутила запах свежезаваренного кофе и, положив фен, поискала расческу, но на полочке была только маленькая, мужская, и ей пришлось оставить волосы, как есть, растрепанными, только пригладила немного ладонью, а когда вышла в комнату, то первым делом достала свою расческу из сумочки, хотела вернуться в ванную и причесаться, но встретила взгляд Алкина – немой, восторженный – и положила расческу обратно.
Кофе оказался замечательным, несколько капель бренди придали напитку особый аромат и вкус. Саре показалось, что она никогда прежде не пила такого изумительного кофе, но это было, конечно, психологическое, просто ей было хорошо, а потому и вкусовые ощущения отражали скорее ее внутреннее состояние, нежели объективную реальность.
Они сидели за журнальным столиком напротив друг друга, Алкин со стороны окна, и она видела в наступившем уже вечернем полумраке только его силуэт, а он видел ее освещенной предзакатным солнцем и разглядывал с таким откровенным восхищением, что ей сначала стало смешно, потом неловко и, наконец, чувства пришли во взаимно гармоничное соответствие – стало приятно, как бывало, когда мама в детстве гладила ее по распушенным волосам и говорила что-то ласковое, а что – она не помнила. Скорее всего, мама даже не говорила вслух, а думала, и Сара ощущала ее мысли, как сейчас отчетливо чувствовала мысли Алкина, выраженные не словами, но такие ясные, как если бы он говорил на чистейшем английском с легким иностранным акцентом, может, русским, может, каким-то другим. В иностранных акцентах Сара не разбиралась, ощущала их, как раздражающее искажение языка, но акцент у Алкина (она только сейчас подумала об этом) был не раздражающим, а редкие неправильности в грамматике – очень даже милыми.
– Расскажите еще о себе, – сказала Сара, прервав мысленный монолог Алкина, и он запнулся на какой-то не услышанной ею фразе, поставил на стол чашку и произнес, пожав плечами:
– Да я что… Родители у меня замечательные. Отец всю жизнь преподавал физику в школе, а мама писала детские книги. Она мне сказки рассказывала, когда я был маленький, а потом записывала. Вообще-то она бухгалтер. Работает на фабрике «Красный октябрь», это конфеты такие… Почему вы улыбаетесь?
Сара не хотела обижать Алкина, но что-то он путал. «Красный октябрь»? Какие это конфеты, так называлась советская подводная лодка в фильме, который она смотрела дважды: первый раз с Кевином, еще в школе, они тогда сидели у него дома, фильм показывали по телевизору, ей стало скучно, ее не интересовали злые коммунисты, и потому она не очень сопротивлялась, когда он полез целоваться. Правда, поцелуи оказались не лучше фильма, и она ушла. А второй раз ей пришлось смотреть этот уже довольно старый фильм в кинотеатре, куда ее затащил Тайлер, а ведь ситуация была похожа на нынешнюю: они гуляли около крепости, полил ливень, до машины бежать было дальше, чем до кино, вот они и вбежали в зал перед самым началом сеанса. Тогда она досмотрела фильм до конца – ради Тайлера, который, оказывается, видел «Погоню за «Красным Октябрем» раз пять или шесть, но все равно получал удовольствие.
– Разве это конфеты? – сказала Сара. – Это фильм. И роман такой был у Клэнси.
Показалось ей, или Алкин тоже улыбнулся, но не так, как она – будто в ее словах было сразу две или три правды, и радовался он тому, что в одном названии они увидели каждый свое и, в то же время, одно и то же.
– Сара, – сказал Алкин, становившийся все больше похожим на тень по мере того, как солнце опускалось за крышу дома на противоположной стороне улицы, – Давайте я вам немного расскажу о своей работе, чтобы вы поняли… Лучше сказать – почувствовали… Или так: чтобы у вас в голове связалось то, что происходит в космологии сейчас, с тем, что сделал Хэмлин семьдесят лет назад. Это важно, потому что тогда, может быть, мы с вами поймем, что с ним случилось.
– Какое отношение… – начала Сара.
– Не знаю. Но как-то все это странно…
Угасавшая на фоне темневшего окна тень Алкина поднялась, Сара услышала шаги, особенно гулкие в полумраке, щелкнул выключатель, и комната осветилась неярким светом висевшей под потолком лампы в сферическом бумажном (так казалось) цветном абажуре. Странное очарование игры вечерних теней исчезло, но возникло и осталось иное очарование, будто из обычного английского интерьера Сара переместилась в призрачный японский домик – почему-то этому впечатлению не мешали ни классический английский стол, ни столь же английские по своему происхождению стулья и секретер. Абажур создал собственное пространство и внушил ощущение инакости, Сара почувствовала это очень сильно и поняла, что именно такое ощущение было ей сейчас нужно.