Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка
Шрифт:
Курт-младший выползает из постели, топает в гостиную — и видит там только Папочку, чудесного кудрявого Папочку. Дети, если уж говорить откровенно, полностью лишены всякой интуиции, всякого понимания.
— Эти джентльмены не хотят рассиживаться здесь и слушать истории про друзей своих родителей, — говорит Курт.
Да нет же, Курт, очень даже хотят. Ведь они именно тут рассиживаются, как ты сам сказал. Мирный, слегка жестковатый жир тянется по сторонам от их подбородков, точно картофельное пюре. Носильщики сидят на подлокотниках кресел, принадлежащих Хелен, и наслаждаются, наблюдая за тем, как два богатых молодых дурака (вернее, дурак и дура) буквально лопаются по швам. Курт-младший, судя по всему, думает, что все высказывания Папочки забавны. Он подходит вразвалку, непрерывно хихикая, и говорит: «Папочка!» Носильщики считают Курта-младшего таким забавным — сущее дитя! — и тоже начинают посмеиваться, слегка потряхивая жирными щеками. Какая милая картинка выходит — предельно непристойная, на взгляд Хелен.
Джейми, по крайней мере, стал концом старой истории. Хелен и большинство других разведенных женщин, у которых есть все, вскоре перешли на вторую стадию. Их старые друзья, старые приятели Хелен и Курта… вы понимаете? Хелен и Курта, Молодой Парочки! Хелен с Куртом здесь, Хелен с Куртом там… и постепенно их старые друзья (в основном приятели Курта) начинают исключать оттуда Хелен. Отлично, выходит одна тупоумно-простодушная трата времени. Чего они хотят? Нет, это не секс. Здесь нет ничего похожего на предупреждения из «Красной книги разводов». Насчет того, что, мол, он. Мистер Не-Вполне, скажет: «Она была замужем, а значит, можно спокойно побиться об заклад, что затащить ее в койку будет проще простого». По сути, в нью-йоркском наборе нет практически ничего, связанного с сексуальным безумием женщин в отношениях с мужчинами. Позволит ли им Верховный Бог Хочкисса, Сент-Пола и Вудберри-Фореста предаться безумию, подобно похотливым старым козам и козлам?.. Кому-нибудь наверняка хочется, чтобы Он позволил. Даже не ради секса, а ради самого безумия. Кто-то жаждет увидеть, как они всего лишь раз впадают в бешенство, потея, скуля, корчась, закатывая глаза, раздувая языки, точно жареные птичьи желудки… в общем, все что угодно, только не эта смутная холодность, более чем прохладный интерес. Так или иначе, эти старые друзья приходят, и их глаза буквально дышат на Хелен, раздуваясь подобно рыбьим жабрам в аквариуме. И среди друзей непременно присутствует тот милейший пятнистый терьер от «Салливана и Кромвеля», для которого Курт обычно выпрашивал отдельное приглашение — снова и снова. Он чем-то таким занимался на хлопковой бирже. Подумать только — на хлопковой бирже! Раньше терьер приходил, дыша своими жаберными глазами на Хелен, дивясь. Теперь же этот странный восторг бытия Куртовой Жены стал доступен для его размышлений и жаберного дыхания глаз. Как мило! В один прекрасный день Дуглас… да, конечно, Дуглас — это совсем другая история… но в один прекрасный день Дуглас пригласил всех на пикник с шампанским в Центральном парке в честь Дня памяти павших в гражданской войне. И все эти бутылки с шампанским стояли в «скотч-кулерах», а густо-синие и желтые плетеные корзины ломились от лососины, копченой индейки и бутербродов с ветчиной из Южной Виргинии, приготовленных Андре Сармейном из Лютеции. Несчастный пятнистый терьер, приятель Курта по хлопковой бирже, прибыл невесть откуда в правильной, «неформальной», как следует понимать, рубашке «поло» с длинными рукавами. Та рубашка была от Чиппа или еще от кого-то, она отличалась щегольскими прямыми складками и каким-то особенным глянцем. Очевидно, терьер специально куда-то пошел и купил правильную вещь для данного конкретного пикника с шампанским. Вот бедолага! Однако Хелен продолжала с ним мириться. Старина терьер никогда не делал ни жеста. Никогда! Он всегда уходил в час ночи с поразительно влажным видом рисово-пудингового обожания. Но он был прост, он не имел отношения к старой истории.
Кошмарный урок! Вскоре Хелен уже идентифицировали с этим мирным дельцом с хлопковой биржи, который по-прежнему выдыхал через жабры своих глаз невысказанное по ней томление. Хелен это совершенно не заботило. Настоящие проблемы возникали у нее с другими мужчинами. В Нью-Йорке нет никаких Других Мужчин. Мужчины в Нью-Йорке, они… в общем, на них нельзя полагаться. Стоит им четыре-пять раз увидеть девушку с мужчиной, как они уже считают, что она его девушка. И с этой точки зрения их уже никакими силами не сдвинуть. Короче, будьте счастливы! Хелен и Терьер! Как глупо! Нью-Йорк даже и не мечтал о том, чтобы попытаться разрушить чей-то любовный роман или хотя бы какие-то отношения. Для этого потребовалось бы доверие. Для этого потребовался бы интерес. Интерес… черт возьми, какого-то более-менее продолжительного интереса даже не стоит просить. Это считается уже слишком.
Вот почему Хелен испытала абсолютно сказочное ощущение, снова увидев у К___ов Порфирио Рубирозу. Она не видела его целый год, но он мгновенно ее вспомнил и принялся одаривать ее всю абсолютно сказочными взглядами, жаркими и губными, глядя на Хелен из противоположного конца помещения. Затем, пробиваясь сквозь резиновые щеки, Порфирио Рубироза подошел и сказал:
— Хелен, как поживаете? В прошлом году — белое кружево. В этом году — желтое… как же оно там называется? Вы просто великолепны! Стопроцентно великолепны!!!
А самое безумие заключается в том, что Хелен знает: он это всерьез. Потому что он это не всерьез. Разве это не слишком безумно? Ты женщина, он мужчина. Он сломает всю эту дурацкую вселенную терьера с хлопковой биржи только ради того, чтобы заполучить тебя. Ну да, вообще-то он ее не сломал, но непременно сломал бы. Понимает ли хоть кто-нибудь, что Хелен имеет в виду?
Почему Хелен потребовалось положить конец всем этим нелепым пьяным вечерам с Дэвенпортом? Дэвенпорт — персона несерьезная. Дэвенпорт входит в комнату, практически размахивая оранжевым транспарантом, объявляющим о том, что он никогда не женится. Он совсем как тот боров, что бегает всю ночь, а если его ставят в стойло, он умирает там от чисто детской обиды. Он задерживает дыхание до тех пор, пока самая середина его физиономии не синеет. Милый Дэвенпорт! Однажды утром — это уже слишком! — они проспали, и Хелен проснулась, только услышав, как нянюшка Курта вовсю колошматит по дверному запору. Ей пришлось растолкать Дэвенпорта, заставить его встать, одеться и тайком оттуда выбраться. Сама она тем временем пошла на кухню и стала отвлекать нянюшку разговорами. Однако малыш Курт, как всегда, с идиотской улыбкой на лице, заметил, как Дэвенпорт выходит из комнаты. Тот, ясное дело, по-прежнему гримасничал, изображая великую украдку, неслышно ступая на цыпочках, однако Курт-младший — просто невероятно! о чем вообще думают эти трехлетние мальчуганы? — вдруг как завопит: «Папочка!» Тут уж Дэвенпорт и сам оказывается слегка шокирован, а Хелен испытывает жуткое смешанное страдание. Она тут же осознает, что на самом деле поразил ее вовсе не крик — «Папочка!» — а тот факт, что это может заставить нянюшку прибежать к ним и увидеть Дэвенпорта крадущимся вдоль стены по ковру, подобно какому-нибудь жиголо в темном плаще или еще кому-то в таком роде.
Все! Больше никакого Дэвенпорта! Теперь краткие ночи с Пьером. Пьер был французом, который прибыл в Соединенные Штаты и разбогател, вкладывая деньги в горнодобывающую промышленность то ли в Южной Америке, то ли где-то еще. «Южная Америка! — обычно говорил Пьер. — Трущобы Соединенных Штатов!» Хелен это скорее нравилось. Однако Пьер имел привычку заводить свои часы, прежде чем ложиться в постель. Очень красивые часы. На вечеринках, на обедах, где угодно, Пьер всегда вдруг становился… каким-то рассеянным, словно бы отключаясь и отплывая прочь подобно планеру. Порой он становился рассеянным даже в постели. Вот они здесь — а вот его уже нет. Может, раньше Пьер и был французом, но теперь-то он до мозга костей ньюйоркец. А в Нью-Йорке мужчина вовсе не обязан посвящать себя женщине, думать о ней или даже уделять ей внимание. Он может… скользить, точно планер, по собственной воле. Это мужской город, потому что в Нью-Йорке есть не пятьдесят, не сотня, не тысяча прекрасных, привлекательных, доступных женщин, а многие тысячи этих сексапильных чудес, полированных и лакированных. Видит бог, какова в такой ситуации избалованная, надменная бесцельность нью-йоркских мужчин! Хелен постоянно наблюдает весь этот процесс и прекрасно его понимает. Чего ради талантливому, состоятельному, вполне привлекательному и цивилизованному мужчине в Нью-Йорке вообще испытывать потребность в браке? В отличие от Кливленда, Питсбурга, Цинциннати, а также практически всех прочих американских городов, в Нью-Йорке холостяки вовсе не изгоняются из общественной жизни. Совсем даже напротив. Они чертовски желанны. Их всюду приглашают. Общественная жизнь зрелого мужчины в Нью-Йорке неизбежно малость страдает после его женитьбы. Холостяк, если за ним хоть что-то имеется, никогда не останется одиноким в Нью-Йорке. Так зачем ему вообще нужна жена? Зачем мужчине в Нью-Йорке вообще нужны дети? Вообще-то Хелен не хочет даже об этом думать. Понятное дело, каждый мужчина испытывает естественную потребность иметь сына — точно так же, как и она испытывает естественную потребность иметь сына. Хелен всей душой любит Курта-младшего. Он просто прекрасный мальчик.
В общем, в истории с Пьером это была последняя соломинка, что переломила спину верблюда. Пьер заводит свои часы. Вообще-то с Пьером и так все было давно ясно, еще до той финальной ночи, когда он однажды напился, впал в эйфорию и принялся распространяться на предмет метафизики мужчин и женщин. Немного метафизики. Немного мозгов. Выяснилось, что лет десять тому назад, когда ему было двадцать два года, Пьер решил, что он просто должен жениться. Понятное дело, это было более-менее теоретическое решение. Просто так ему вроде бы надлежало. Так что он составил список технических характеристик, чтобы найти себе супругу. Примерно такого вот роста, приблизительно вот с таким типом фигуры. Пьер, кстати, хотел иметь жену с небольшим животиком, нежным, но достаточно твердым. С определенным образованием, определенного возраста, не старше двадцати пяти лет. Он предусмотрел все — от социального статуса до художественного вкуса. Было много всякой специфики, как и подобает в технических характеристиках. Однако удовлетворяющей всем этим условиям жены Пьер себе так и не нашел, хотя, с другой стороны, может создаться впечатление, что он ее не слишком энергично и искал. Во всяком случае он совершенно не переживал по этому поводу. Дело закончилось тем, что однажды ночью Пьер аккуратно завел свои часы и объявил Хелен, что он уже достаточно зрел, а жизнь — такая сложная драма и так далее и тому подобное. В общем, речь шла о том, что теперь Пьер внес поправку в свои технические характеристики, включив туда одного ребенка. Не двух, понятное дело. Два вечно путаются под ногами. Зато один — то, что надо. И что больше всего достает Хелен, когда она об этом задумывается, так это что на какой-то момент ее сердце подпрыгнуло! Настроение поднялось! Она увидела для себя свет в конце тоннеля! На какую-то секунду Хелен напрочь забыла об Ужасном Числе для разведенных женщин в Нью-Йорке — о сорока, сорока годах. По достижении этого возраста набивка под кожей неизбежно начинает сохнуть и вянуть. Дон Ли ничего не может с этим поделать, мистер Кеннет и Куновски совершенно беспомощны, вся эта набивка под кожей сохнет и вянет, пока в один прекрасный день врачи не производят вскрытие некогда красивой женщины в Нью-Йорке, скончавшейся на семьдесят седьмом году жизни, и не обнаруживают, что ее мозг выглядит совсем как комок сушеных водорослей в ресторане «Токио Сукияки». Вся набивка исчезла! На какой-то момент Хелен лишается того смутного, тайного страха по поводу судьбы десяти других разведенных женщин, которых она знает. Все они самым что ни на есть жалким образом склоняются к решению своей единственной задачи, которая формулируется следующим образом: во что бы то ни стало найти себе мужа.
Но — черт возьми — что же теперь? Убогая жизнь с Пьером? В рамках всех этих его технических характеристик? Ну уж нет. Спасибо за то, что включил меня в свое захватывающее мировоззрение. Итак, с Пьером было покончено.
А затем, буквально через считанные минуты, появился новый Покупатель. Он редактор журнала «Лайф», нет, не главный редактор, понятное дело, зато он прекрасно выглядит, в нем нет ничего от той железяки Хочкисса, похоже, он кое-что знает о вещах. Хелен… ну да, и без журналистов не обошлось… но Хелен познакомилась с ним в «Фреддисе», и все прошло хорошо, а теперь он должен в первый раз к ней зайти.
Тем временем Джейми прилаживает последний эбонитовый шар к львиной лапе — Джейми в любое время может вот так запросто приходить; при виде того, как Джейми стоит на коленях на огромном ворсистом ковре, Хелен охватывает какое-то мирное чувство. Однако в конечном счете портье кричит, звонок звенит, Старая Нянюшка, поваландавшись с дверным запором, все же впускает гостя. И — до чего же она все-таки наивна! — это случается снова. Хелен почти ощущает, как ее глаза оглядывают его с головы до ног, тщательно инспектируя его самого, его ботинки (которые изготовлены из кордовской дубленой кожи и имеют тяжелые подошвы) — какая жалость! — но Хелен все равно продолжает его инспектировать, она просто не может остановиться, она неизбежно оценивает каждого мужчину, который входит в эту дверь, как… как Мистера Потенциального.
Нянюшке пришлось покинуть комнату Курта-младшего, чтобы отпереть входную дверь, и теперь — ах, как чудесно! — маленький… мальчик… вразвалку… входит… в гостиную. Хелен застыла в оцепенении: она видит на физиономии своего сына ту простодушную, все ширящуюся ухмылку, совершенно точно зная, что именно эта улыбка означает. Однако она просто не в силах изменить ситуацию, хотя и догадывается, что ей сейчас предстоит услышать. Здоровенный лайфовец немного нервно переступает на месте, поскрипывая своими ботинками кордовской кожи и тупо улыбаясь ковыляющему ему навстречу вразвалку маленькому Ребенку-Интригану, пока Джейми все продолжает возиться со своими эбонитовыми шарами. Наконец, состроив самую что ни на есть невинную физиономию, малыш обхватывает ногу здоровенного лайфовца, поднимает голову и на редкость идиотичным голоском осведомляется: