Конформист

Моравиа Альберто

Было еще раннее утро, но день обещал быть жарким, уже сейчас на дороге, между пыльных, залитых ослепительным светом плетней дрожал воздух, и летний зной отражался на асфальте зеркальными бликами. Дорога шла по неровной местности, между желтых холмов, ощетинившихся сухой стерней, с редкими бурыми и серыми коровниками, затерянными в глубине небольших пустынных и голых долин. Порой им попадалась лошадь, тянущая повозку, или старая машина: дорога была малолюдной, движение военного транспорта проходило в других местах. Все было спокойно, нормально и тихо, ни за что нельзя было бы подумать, что находишься в самом сердце страны, охваченной войной и революцией. На лицах редких крестьян, которые стояли, привалившись к изгороди, или с лопатой работали в поле, читалось обычное туповато-спокойное внимание к нормальным, привычным, понятным вещам. Все эти люди думали об урожае, о солнце, о дожде, о ценах на продовольствие или попросту ни о чем. Он подумал, что в течение многих лет Джулия жила, как эти крестьяне,

а теперь оказалась вырванной из привычного покоя. Он подумал об этом почти с раздражением: что ж, тем хуже для нее. Жить — не значило предаваться цепенящему покою, который давала снисходительная природа, а значило постоянно бороться и волноваться, постоянно решать мелкие проблемы, являющиеся частью более крупных, которые в свою очередь входили в круг общих жизненных проблем. Эти мысли вернули ему веру в себя. Машина тем временем выехала из равнинной безлюдной местности и двигалась вдоль цепи холмов, увенчанных высокими красными скалами. Может быть, потому, что за рулем машины у Марчелло появлялось ощущение, что его тело составляет единое целое с мотором, легко и непреклонно преодолевавшим все трудности дороги, все повороты и подъемы, ему показалось, что впервые за многие годы оптимистичная дерзкая вера в благоприятный исход событий, словно стремительный шквальный порыв ветра, очистила грозовое небо его души. Речь шла о том, чтобы считать законченным и похороненным целый период его жизни, чтобы все начать сначала, по плану и иными средствами. Встреча с Лино оказалась очень полезной не только потому, что освободила его от мук совести из-за преступления, которого он не совершал. Сказав о том, что потеря чистоты неизбежна, Лино дал ему понять, что в течение двадцати лет Марчелло упорно шел по неверному пути. С этого пути следовало свернуть раз и навсегда. Теперь не было необходимости ни в оправдании своих действий, ни в поисках общности с другими людьми, и он решил, что не позволит, чтобы действительно совершенное преступление, убийство Квадри, отравляло ему жизнь ненужными мучениями, тщетными поисками очищения и нормальности. Что было, то было, Квадри умер, и он мысленно водрузил над его могилой камень окончательного забвения, куда более тяжелый, чем надгробная плита. Может быть, оттого, что прежняя пустынная душная местность сменилась другим пейзажем, и от изобилия невидимой влаги вдоль дороги росли цветы, травы, папоротники, а вершины туфовых скал были покрыты густым, пышным лесом, предназначенным к вырубке, ему показалось, что впредь он всегда сумеет избежать отчаяния пустыни, где человек преследует собственную тень и чувствует себя гонимым и виноватым; что он, свободный и счастливый, всегда сумеет найти места, подобные тем, где они сейчас проезжали, места непроходимые, скалистые, где живут разбойники и дикие звери. Он добровольно, упрямо и глупо сковал себя недостойными цепями еще более недостойных обязательств, и все это ради миража несуществующей нормальности. Теперь цепи эти порвались, обязательств больше не существовало, он вновь стал свободен и сумеет воспользоваться своей свободой. В эту минуту они проезжали по самым живописным местам: с одной стороны дороги тянулся лес, покрывавший склон холма, с другой на травянистом откосе кое-где росли огромные густолиственные дубы; откос заканчивался оврагом, заросшим кустарником, сквозь него поблескивал пенистый водяной поток. За оврагом поднималась скалистая стена, с которой падала сверкающая лента водопада. Внезапно Марчелло остановил машину и сказал:

— Какое красивое место… остановимся ненадолго.

Девочка спросила, отвернувшись от окна:

— Мы уже приехали?

Нет, не приехали, мы просто решили остановиться, — объяснила Джулия, взяв дочь на руки и помогая ей выйти из машины.

Когда они вышли, жена сказала, что воспользуется остановкой, чтобы девочка справила нужду, и Марчелло остался у машины, пока Джулия, держа дочку за руку, удалилась на несколько шагов. Мать шла медленно, не наклоняясь к девочке, которая, одетая в короткое белое платьице, с большим бантом в распущенных по плечам волосах, по обыкновению оживленно болтала, то и дело поднимая к матери лицо, вероятно, чтобы задать ей какой-нибудь вопрос. Марчелло спросил себя, какое место займет дочь в том новом и свободном будущем, которое он только что нарисовал во внезапном возбуждении, и с любовью подумал, что, по крайней мере, сумеет направить ее в жизни по пути, вдохновленному иными мотивами, нежели те, которыми руководствовался он сам. Все в жизни дочери, подумал он, должно быть блеск, изящество, легкость, ясность, свежесть и приключения, все должно быть похоже на пейзаж, не знающий ни зноя, ни облаков, но лишь короткие очистительные бури, делающие воздух прозрачнее, а цвета ярче. В ее жизни не должно быть кровавого педантизма, до вчерашнего дня влиявшего на его судьбу. Да, снова подумал он, дочь должна жить, имея полную свободу.

Погрузившись в свои размышления, он сошел с обочины дороги и оказался в лесу, затенявшем склон. Высокие деревья были покрыты густой листвой, под ними росли ежевика и другие дикие кустарники, а еще ниже, в лесной тени, на подстилке из древесного мха виднелись цветы и травы. Марчелло просунул руку в сплетение веток и сорвал колокольчик голубого, почти лилового цвета. Колокольчик был прост, с лепестками в белую полоску; понюхав его, Марчелло ощутил горький травяной запах. Он подумал, что этот цветок, выросший в тенистой путанице подлеска, на тонком слое земли, прилепившемся к бесплодному туфу, не пытался подражать более высоким и сильным растениям или разбираться в собственной судьбе, чтобы принять ее или отвергнуть. В полном неведении он свободно рос там, куда случайно упало семя, до тех пор, пока рука Марчелло не сорвала его. Быть словно одинокий цветок на полоске мха — вот по-настоящему скромная и естественная жизнь. Тогда как умышленное смирение в безнадежной попытке сравняться с другими и достичь призрачной нормальности скрывало в себе лишь извращенные гордыню и самолюбие. Он вздрогнул от голоса жены, сказавшей "Ну, поехали", и занял место за рулем. Машина быстро вывернула на петлистую дорогу, обогнула склон, по которому рассеялись дубы, а затем, проехав сквозь густые заросли в расщелине холма, выехала на безграничную равнину. Июльский зной заволакивал дымкой далекий горизонт, обрамленный голубыми горами. В золотистом, чуть затуманенном свете Марчелло увидел посреди равнины одинокую, обрывистую гору, на вершине которой своеобразным акрополем расположился поселок в несколько домов, сгрудившихся под башнями и стенами замка. Отчетливо виднелись серые фасады домов, нависших над дорогой, спиралью поднимавшейся в гору. Замок был квадратной формы, с приземистыми цилиндрическими башнями на каждом углу. Поселок казался розовым, и полыхавшее в небе солнце высекало из стекол домов смертоносное сверкание. У подножия горы дорога бежала прямо, белой ровной линией стремясь к дальним границам равнины. Напротив горы, с другой стороны дороги, простиралось обширное, ровное желто-зеленое поле аэродрома. По контрасту со старинными домами поселка на поле все выглядело современным и новым: три длинных ангара, выкрашенных для маскировки в зеленое, голубое и коричневое, антенна, на верху которой развевался красно-белый вымпел, многочисленные серебристые аппараты, словно случайно оставленные у края поля.

Марчелло долго разглядывал пейзаж, пока машина, минуя один за другим повороты извилистой дороги, быстро спускалась на равнину. Контраст между древней скалой и современным аэродромом показался ему многозначительным, хотя, внезапно отвлекшись, он не сумел разобраться, в чем именно состоял смысл этого контраста. В то же время он испытывал редкое чувство узнавания, словно когда-то в прошлом уже видел этот пейзаж. Но он знал, что едет по этой дороге впервые.

Машина, совершив спуск, выехала на прямую дорогу, казавшуюся бесконечной. Марчелло прибавил скорость, и стрелка спидометра постепенно поднялась до восьмидесяти, а потом до девяноста километров в час. Дорога шла теперь между скошенными полями желто-металлического цвета, на которых не виднелось ни единого дерева, ни одной постройки. Разумеется, подумал Марчелло, все обитатели жили в поселке и спускались оттуда только по утрам, чтобы работать в поле, а по вечерам снова возвращались в поселок.

Голос жены отвлек его от этих мыслей.

— Посмотри, — сказала она, указывая на аэродром. — Что случилось?

Марчелло взглянул туда и увидел, что по большому ровному полю метались люди, размахивая руками. В то же время из крыши одного из ангаров вырывались красные острые языки пламени, казавшиеся такими странными в ослепительном свете летнего солнца. Потом пламя вырвалось из второй крыши, а затем из третьей. Три языка пламени соединились теперь в один, забушевавший неистово, облака черного дыма стлались по земле, скрывая ангары и расползаясь вокруг. Тем временем все признаки жизни исчезли, и аэродром снова опустел.

Марчелло сказал спокойно:

— Воздушный налет.

— Это опасно?

— Нет, они уже улетели.

Он прибавил скорость, и стрелка спидометра скакнула к ста, ста двадцати километрам. Теперь они поравнялись с поселком, снизу была видна вьющаяся вокруг скалы дорога, фасады домов, замок. В то же время Марчелло услышал сзади бешеный металлический гул снижающегося самолета. В грохоте был различим частый треск словно сыплющего градом крупнокалиберного пулемета, и Марчелло понял, что самолет догоняет его и скоро будет над ним: рокот мотора неумолимо летел прямо по оси дороги. Затем металлический грохот, на мгновение оглушив его, раздался сверху и удалился. Марчелло почувствовал сильный удар в плечо, а затем смертельную слабость. В отчаянии ему удалось собрать все силы и остановить машину у обочины дороги.

— Выходим, — сказал он угасшим голосом, кладя руку на дверцу и открывая ее.

Дверь распахнулась, и Марчелло вывалился наружу. Упав лицом в траву, он, вытащив из машины ноги, прополз по земле и замер возле канавы. Но никто не ответил ему, и, хотя дверца оставалась открытой, никто не вышел из машины. В эту минуту вдалеке раздался гул разворачивающегося самолета. Марчелло успел подумать: "Господи, сделай так, чтобы они не пострадали… они невиновны", а потом, смирившись, уткнувшись ртом в траву, стал ждать возвращения самолета. В машине с открытой дверцей царила тишина, и с мучительной болью он успел понять, что оттуда никто не вышел. Наконец самолет зашел на него и, удаляясь в горящем небе, оставил после себя тишину и ночь.