Конфуций. Беседы с одиноким мудрецом
Шрифт:
Конфуцианство - это конечно же не учение, не философия и не абстрактная теория управления государством. Это точнейший слепок с норматива поведения каждого китайца.
Показная роскошь руководителей страны и бизнесменов, даже если они имеют достаточно средств для этого, резко отвергается современным китайским обществом, так как Конфуций советовал правителям: «Будь экономен в расходах и жалей людей». Даже новые китайские миллионеры – люди непоказные и скромные, встроенные в систему патернализма власти – вполне соответствуют традиции «разумных трат». Руководители страны могут и даже должны «использовать» народ, не объясняя ему суть своих решений, но делать это надо уважительно, осторожно и вовремя – или, как учил Конфуций, «в соответствующее время». Народ недалек, не всегда разумен, но при правильном управлении всегда послушен. Его можно и нужно принуждать служить государству, и не стоит добиваться от народа рационального понимания поступков руководства: «Народ можно принудить следовать указанному пути, но нельзя заставить его понять, ради чего это следует делать». Для руководителя же государства или области совет простой: «Будь примером для тех, кто служит рядом с тобой, мелкие ошибки прощай, талантливых – выдвигай». Личный
Современное китайское государство наказывает строго и беспощадно – именно за счет этого удалось обуздать коррупцию, экономическую преступность и многое другое, что неизменно приходит вместе с реформами. И в этом тоже завет Конфуция: строго и немилосердно наказывать тех, кто отклоняется от универсальных правил поведения – Ритуала. Впрочем, рецепты установления покоя в государстве вполне универсальны для всех стран: «Если возвышать честных над бесчестными, народ будет повиноваться. А если возвышать бесчестных над честными, то народ слушаться не станет».
Вежливость, настойчивость и гибкость китайцев в общении с иностранцами сегодня являются залогом получения множества полезных сведений; главное – явным образом проявить живой интерес к собеседнику. Разве не так поступал и сам Конфуций, который ни о чем не расспрашивал, но ему сами все рассказывали, поскольку «он был приветлив, открыт, уважителен, скромен и уступчив»?
Жители остального мира, что окружает Китай, нередко считались «варварами» ровно настолько, насколько они не знакомы с правилами поведения и китайскими манерами общения. Жизнь – священный, многослойный ритуал, и если ты хочешь стать «своим» в Китае, тебе следует не просто имитировать какие-то манеры, но войти внутрь самого ритуального поведения. И в соответствии с этим общаться, есть и пить, делать дела. То есть приобщиться к тому, о чем учил Конфуций. Да и современные китайцы не просто выезжают за рубеж посмотреть на мир – они несут туда культуру (вэнь )и в этом смысле продолжают выполнять воспитательную миссию, заложенную еще Конфуцием. Ведь мудрый старец считал, что достаточно поселиться китайцу «среди варваров, и там тотчас исчезнут грубые нравы».
Постепенно оказывается, что другие государства сами начинают «двигаться» вокруг мнения Китая; при этом сам Китай словно бы не прилагает к этому никаких усилий. Вот живое воплощение слов Конфуция о том, что «истинное правление подобно Полярной звезде»: «Кажется, она замерла на своем месте, а все другие звезды движутся вокруг нее».
Стало привычным именовать Конфуция «величайшим мудрецом», но в действительности очень сложно объяснить, почему история выделила именно его из созвездия блестящих философов и значительно более удачливых администраторов, которые жили на одном временном отрезке с ним. В отличие от многих своих современников Конфуций оказался как раз не возвышен, а максимально приземлен, практичен; он рассуждал о вещах «посюсторонних», удивительным образом сводя всякое священное ритуальное начало к каждодневной деятельности, например, говоря об урожае, о болезнях, о приеме пищи, о правильном сне.
О самом Конфуции написано много, пожалуй, даже слишком много, и сегодня уже вряд ли возможно отделить реальный облик этого мудрого старца от многочисленных агиографий, от «выправлений» образа Конфуция в соответствии с государственной доктриной в разные периоды. Само же учение Конфуция оказалось настолько скрыто за многочисленными комментариями последующих эпох, что многие ученые абсолютно разумно решили разделять само учение Конфуция и последующее конфуцианство – социально-политическую теорию и государственную доктрину Китая. К последней Конфуций имел весьма косвенное отношение и никакого «государственного учения» не создавал.
Конфуцианство, в отличие от вполне конкретного учения Конфуция, – скорее лозунг, нежели учение, гибкий и трансформирующийся тезис о том, что должно считаться «сделанным по ритуалу» в разных областях деятельности – от отношений с соседями до приема пищи и управления уездом. Само же конфуцианство – совершенно особое мировосприятие, поэтому не стоит ждать однозначного ответа на вопрос: стало ли оно религией Китая или просто этическим учением? Но очевидно, что конфуцианство выполняло в Китае практически все функции религии и, таким образом, превратилось в национальную квазирелигию. Во всяком случае, другого типа религиозного сознания Дальний Восток не знал.
Мы же будем говорить здесь не о конфуцианстве, а о самом Конфуции.
XIII, 20
Цзыгун спросил:
– Кто может называться служивым мужем (ши )? Учитель ответил:
– Тот, кого стыд может удержать от неправедных поступков. И тот, кто, будучи отправлен в другое царство, справится с любым поручением – вот его и можно называть служивым мужем.
Цзыгун вновь спросил:
– Прошу объяснить мне, кто может следовать за ним? Учитель ответил:
– Тот, кого его община признает обладающим сыновней почтительностью, и кого его клан признает обладающим любовью к старшим братьям.
Цзыгун сказал:
– Осмелюсь спросить, а кто может следовать за этим человеком?
Учитель ответил:
– Тот, кто правдив в словах и решителен в делах, пусть и маленький человек, следует за ним.
Цзыгун спросил:
– А каковы те, кто ныне занимается делами правления? Учитель ответил:
– Увы, что можно сказать о людях, чьи способности столь ничтожны?
Цзыгун (520–456 до н. э.), личное имя – Дуаньму Цы; входил в число десяти ближайших учеников. Был вторым по красноречию после Цзай Ю и был младше учителя на 31 год. До встречи с Конфуцием был успешным предпринимателем, затем стал одним из выдающихся философов и дипломатов.
XI, 25
Цзылу собирался послать Цзы Гао управляющим в уезд Би. Учитель на это сказал:
– Это все равно что погубить чужого сына. Цзылу ответил:
– Там есть народ, которым надо управлять. Там есть алтари духов земли и злаков, которым надо приносить жертвы. Так стоило ли читать книги, чтобы научиться всему этому?
Учитель сказал:
– Вот поэтому я и презираю бойких на язык.
Цзылу – один из самых известных учеников Конфуция, в то время занимал высокую должность при клане аристократа Цзисуня , который был влиятельным политиком в родном для Конфуция царстве Лу и мог назначать управляющих уездами.
XI, 26
Цзылу, Цзэн Си, Жань Ю и Гунси Хуа сидели подле Учителя. И Учитель сказал:
– Я чуть постарше вас и потому не в счет. Вот вы все сетуете: «Никто про нас знает!» Ну а если бы кто узнал и взял на службу, что бы вы стали делать?
Цзылу ответил сразу же:
– Пусть это будет государство лишь в тысячу боевых колесниц. Оно зажато со всех сторон большими государствами, их войска угрожают вторжением, а тут еще неурожай и голод. Я же, взявшись за дело, за три года вселил бы в людей мужество и научил бы их морали и справедливости.
Учитель улыбнулся.
– Ну а ты, Цю, с чего бы начал?
Тот ответил:
– Пусть это будет небольшое государство – ли в шестьдесят-семьдесят или даже в пятьдесят-шестьдесят. Если возьмусь за управление, то года за три сумею сделать народ богатым. Что же до обрядов и музыки, то здесь уж придется подождать, когда появится благородный муж.
– Ну а ты, Чи, с чего бы начал?
Тот ответил:
– Не скажу, что я уже сейчас справился бы с таким делом. Поэтому хочется еще поучиться. Я бы желал, облачившись в парадное платье, быть младшим распорядителем при жертвоприношениях в храме предков или при приеме других правителей.
– А ты что скажешь, Дянь?
Когда замолкли звуки лютни, на которой он играл, Цзэн Си (Дянь, – А. М.) поднялся и ответил:
– А я хочу совсем не того, что эти трое.
– Так разве это плохо! – сказал Учитель, – Ведь каждый может высказать свое желание.
И Цзэн Си сказал так:
– В конце весны, в третьем месяце, когда все ходят в весенних одеждах, взять пять-шесть юношей, из тех, что уже носят шапки для взрослых, и шесть-семь отроков, омыться с ними в водах реки И и, обсохнув на ветру у алтаря дождя, под песни возвратиться домой.
Учитель, глубоко вздохнув, сказал:
– Я хотел бы быть вместе с Дянем.
Трое учеников удалились. А Цзэн Си, оставшись последним, спросил:
– Что Вы скажете об их словах?
– Каждый высказал лишь свое желание, – сказал Учитель, -только и всего.
– Почему же Вы, Учитель, улыбнулись, когда говорил Ю?
– Страной управляют с помощью ритуалов, – сказал Учитель, – в его же словах не было уступчивости. Поэтому я и улыбнулся.
– А можно ли то, о чем говорил Цю, считать управлением государством?
– Отчего же страну в шестьдесят-семьдесят ли или даже в пятьдесят-шестьдесят ли не считать государством?
– А то, о чем говорил Чи, – можно ли это считать управлением государством?
– Храм предков и приемы при дворе – разве это не государственные дела? Если есть там храм предков и союзы с князьями – значит, есть и свой князь. И если уж такой человек, как Чи, будет там лишь младшим распорядителем – то кто же тогда способен быть старшим?!
IX, 14
Учитель хотел поселиться среди восточных варваров. Кто-то сказал:
– Как можно? Ведь там низкие нравы!
Учитель ответил:
– Если там поселится благородный муж, откуда же там взяться низким нравам?
Восточные варвары (дословно «девять восточных варварских племен» – цзюъи ) – племенные союзы, окружавшие территорию Чжоу с Востока.
Слово Конфуция
Тот сборник изречений и историй, который нам сегодня известен под названием «Лунь юй», естественно, не является изначальными словами Конфуция и, более того, не является и хронологически точным описанием событий его жизни. Не исключено, что частично он стал составляться еще при жизни философа его учениками. Тем не менее в его нынешнем виде это скорее труд политический – облик Конфуция в нем подан так, как он представлялся правильным государству. И в этом смысле «Лунь юй» – не книга о том, как говорил и действовал Конфуций, а описание того, как он должен был бы действовать и говорить.
Очевидно и другое – через бесконечный частокол увещеваний и «мудрых высказываний» проступает живой, реальный Конфуций: громогласный и сомневающийся, осторожный и решительный, торжествующий и покинутый духами. Именно сборник «Лунь юй», а не исторические описания Конфуция, сделал его облик чрезвычайно обаятельным, живым и очень сложным.
Само название «Лунь юй» можно также понять по-разному: обычно его переводят как «Беседы и суждения», «Собеседования и сентенции», «Обсужденные поучения», а на английском привычным названием стало «The Analects». Наиболее точным по семантике представляется «Обсужденные речи», то есть специально отобранные учениками, или «Речи, [содержащие] суждения [в споре устанавливающие истину]», т. е. «Полемические речи», или «Рассудительные/теоретические/концептуальные речи» [4,2015. С. 90].
Что вообще мы подразумеваем, говоря о «Лунь юе»? На первый взгляд, здесь все достаточно просто – это компиляция высказываний и событий из жизни Конфуция. Частично высказывания, встречающиеся в «Лунь юе», повторяются в «Ли цзи» («Записях о ритуале») – иногда абсолютно точно, но чаще – в переложении или с небольшими изменениями. Ряд историй и высказываний также повторен в более поздней книге «Мэн-цзы», но так или иначе, нигде не встречается точной кальки исходного текста.