Кони в океане
Шрифт:
И при всем своем величии Григорий Григорьевич трепетал буквально перед каждым призом. Это не было, как у Катомского, «волнение», входившее в набор приемов. То был самый неподдельный страх перед судьбой. Лицо делалось землистым, совсем пропадал голос: глубокое удручение долгие годы гнездилось в душе великого наездника, ибо за всю жизнь ни разу не выиграл он Дерби. А это все равно, как для трагика остаться без роли Гамлета. Другие призы Башилов выигрывал, некоторые даже неоднократно. Приз Элиты брал трижды. Дерби никак не давалось! Лошади, идеально подготовленные, начинали хромать прямо на проминке. Однажды при бесспорных шансах на победу Башилов улегся у денника своей лошади на ночь, так надо же! Конкуренты подковыряли с наружной стороны раму и обрушили ее на несчастного фаворита, который хотя серьезно и не покалечился, но выбыл из игры. Случилось это
И только в самые последние годы его призовой карьеры счастье сжалилось над прославленным мастером, улыбнулось ему, и он взял Дерби на Былой Мечте. В силу совпадения получилось так, что и конный завод, которому принадлежала Былая Мечта, никогда прежде не удостаивался Дерби, приза призов. По решению администрации завода победительницу захотели увековечить в бронзе при жизни. Для этого на завод вызван был Гарик К., и он поставил там памятник. Правда, не обошлось без творческих дискуссий. Дело в том, что в приемочную комиссию включен был Валентин Михайлович и он произнес разгромную речь примерно в таком духе: если индивидуальность выдающейся кобылы схвачена вполне удовлетворительно, то все же не переданы фамильные черты, которые указывали бы на происхождение Былой Мечты, на ее семейную связь с несравненным Сметанкой! На этом основании Валентин Михайлович категорически отказывался поставить свою подпись под актом приемки памятника, говоря, что он не может подписаться под собственным смертным приговором, ибо потомство не простит такой оплошности, такой элементарной, как он выражался, иппической безграмотности. Не знаю, как уж они там обошлись без подписи эксперта, только Гарик приехал из завода взбудораженный и сказал:
— У них дальше Аничкова моста и коробки «Казбека» вкус не развивался. [17]
Впрочем, Былая Мечта оставалась памятником самой себе, она здравствовала и вот пережила своего тренера.
Мы прибыли на ипподром в самый разгар организационных разговоров о том, как отдать похоронные почести Башилову. Главное, какого коня вести за гробом? Как павший воин на лафете, наездник принимает свой последний старт на повозке. Следом ведут лучших его лошадей. Как быть в данном случае? Былая Мечта значилась безусловным претендентом. Но где эта Былая Мечта? И сколько ей лет! По человеческим меркам, которые в четыре раза превышают лошадиные, она в свои двадцать была восьмидесятилетней старухой. Везти кобылу за тридевять земель, а она того и гляди сама падет по дороге.
17
На Аничковом мосту в Ленинграде установлена, как известно, группа конных скульптур Петра Клодта, которому сам император при посещении его мастерской сказал: «Послушай, Клодт, ты делаешь лошадей не хуже жеребца». А всем знакомый всадник на фоне гор, украшающий пачку папирос «Казбек», нарисован Евгением Лансере, иллюстратором толстовского «Хаджи-Мурата».
— Квант, — сказал директор ипподрома, — пусть идет Квант.
Квант (рыжий, во лбу бело, левая задняя до плюсны тоже бело), он, конечно, крэк — выиграл Дерби этого года, как раз перед нашим приездом. Но при чем здесь Башилов и Былая Мечта?
— В таком случае, — заявил Валентин Михайлович, — я отказываюсь принимать участие в этой кукольной комедии!
Мнения разделились. Младшее поколение наездников не видело ничего ужасного в том, что поведут Кванта. Мне тоже так казалось, но я все-таки спросил Катомского, так ли уж это нарушает обычаи?
— Друг мой, — отвечал маэстро, — это просто профанация, а не похороны.
И он рассказал, как провожали его отца: мало того что вели ту лошадь, которая и привезла Катомского-старшего к последней победе бездыханным. Вели до седьмого колена потомство лучших линий, на представителях которых старик Катомский выступал и выигрывал. И подобраны лошади были так, чтобы получилась траурная гамма мастей.
— А тут выбрали какого-то пряничного конька, которого и не во всяком цирке прилично показать, — говорил Катомский. — Просто жалкое зрелище.
Право, мне ничего не казалось жалким. Напротив, все выглядело необычайно торжественно. Традиционно. Законно. Так мне казалось.
Собрались в последнем повороте, у выхода на финишную прямую. Квант под черной попоной, на поводьях,
Вывернули на прямую. Шли великие люди, немыслимые мастера. В кои веки оказался я с такими людьми на призовой дорожке рядом, голова в голову, а то все пыль из-под копыт у них глотал.
В отдаление, полем, составляя нам открытую оппозицию, шел в одиночестве Валентин Михайлович. На заборе, окружавшем беговую дорожку, торчали местные мальчишки, будущие Башиловы.
Но лучше всех повел себя Квант. Шел с необычайным достоинством, картинностью. Иначе не скажешь — с чувством исторической ответственности. (Наверное, Валентин Михайлович так и сказал бы, будь Квант хоть бы седьмая вода на киселе, но все же родственник Былой Мечте.) А у самого финишного столба, когда катафалк пересек линию финиша, конь поднял вдруг голову и — затрубил, заржал. Не знаю, может быть, и это представлялось знатокам кукольной комедией, но мы, мне казалось, сподобились прикоснуться к высшим сферам. Не знаю, не знаю, но, по-моему, все совершалось именно как надо. И неужели я тоже доживу до тех пор, когда вот этот ритуал, о котором один крэк сказал «комедия», другой — «профанация», мне будет представляться возвышенным действом по сравнению с каким-то новым обрядом, который уже я сочту жалким зрелищем?
— Простите, — раздалось у меня над ухом, — поскольку этот, на рогаче, [18] с нашего круга съехал, придется вам в честь Григория Григорьевича надгробное слово сказать. Так, осветите коротенько.
— Да, да, — добавил с другого бока, с бровки, старик Кольцов, — у него хоть ни рук, ни головы нет, но язык привешен.
Говорить в таких случаях надо про Сократа. Когда наступил смертный час Сократа и ученики начали печалиться, философ сказал им: «Зачем вы убиваетесь обо мне? Подумайте, что за прекрасное общество ждет меня там, в ином мире». Действительно, все великие, начиная с Гомера, давно уже ждали мудреца. «Вы бы лучше, — продолжал Сократ, — беспокоились о себе. Посмотрите, с кем вам придется жить!»
18
У некоторых лошадей бывает затрудненное дыхание, и, чтобы облегчить его, им надевают приспособление — рогач, он держит голову поднятой. У Валентина Михайловича, которого имел в виду директор, была манера держать так голову, поэтому наездники и говорили о нем — «на рогаче».
— …И принимают они сейчас там с общего старта. Ограничений по породам нет. Принцип один — элита. Катомский-старший выезжает из паддока. Капитан Советской Армии Борис Лилов вызывается на манеж. [19] И с помертвевшим от страха лицом, но, как живой, подает на старт Григорий Григорьевич Башилов.
С кладбища поехали к Башиловым. Комнатка у стариков была маленькая: многие годы Григорий Григорьевич был депутатом райсовета и не считал возможным себе жилищные условия улучшать. Поэтому входили мы порциями и не задерживались за столом долее двадцати минут, уступая место следующей группе. Входили по конюшням. На столе стояло слегка подкрашенное «Наружное» — для втираний лошадям. Среди гостей были вдовы прежде знаменитых наездников. Они в основном разбирали между собой сны. Им снились прежние призы.
19
Двенадцатикратный чемпион СССР, победитель Приза наций в Париже, скончался в 1969 году. Как всякий выдающийся мастер, имел недостатки (в седле горбился), которые, по выражению Мольера, только подчеркивают мастерство. Во всяком случае, так, видимо, рассуждали французы, присудившие Борису Лилову еще особый приз «За обаяние в езде».
— Вчера Дерби двенадцатого года видела, — сообщила вдова Константинова. — Кейтон на Фаталисте взял. Мой вторым, как и тогда… Я его спрашиваю: «Что ж ты, опять проиграл?» — «Ничего, — отвечает, а сам смеется, — я его вторым гитом объеду!»
Пришла наша очередь подыматься из-за стола, мы поблагодарили старушку Башилову, и вышли, смешавшись с людьми, ожидавшими у дверей.
Прямо против ипподрома была почта, я пошел и отправил телеграмму: «Джони зпт Гриша скончался тчк». А спустя некоторое время, когда я уже приступил к своим непосредственным обязанностям и готовил обзор прессы, вдруг в одной из крупнейших американских газет увидел заголовок: