«Конкурс комплиментов» и другие рассказы от первого лица (сборник)
Шрифт:
«Какое вранье!» – подумала я, вспоминая сцены из фильмов, где герои, вывалившись из небоскреба, держатся одной рукой за карниз, а потом, легко запрокинув ногу, перекидываются внутрь здания. Или висят над пропастью, пальчиком ухватившись за выступ, подбегает субтильная девушка и с картинным смазливым напряжением, одной рукой (!) спасает героя. В подобные сказки никогда более не поверю. Кино!
– Спасибо, мужики! – поблагодарил Виктор строителей. – Сейчас я к вам приду. Дело одно есть. В какой квартире
– Зачем вам?
– Вы говорили, на четвертом этаже? Пошли!
И стал подниматься по ступенькам. Я потрусила следом, продолжая спрашивать, что Виктору нужно от мальчика.
На площадке четвертого этажа Виктор двумя большими пальцами резко показал на квартирные двери справа и слева.
– Которая?
– Эта, – кивнула на правую. – И все-таки, Виктор, не понимаю, что вы задумали. Боюсь, вы можете…
– Не бойся! – перебил Виктор. – Сейчас мы справедливость будем восстанавливать.
На двери сбоку был прикреплен листочек с фамилиями в столбик:
Глазовы – 1 зв.
Воробьяненко – 2 зв.
Панкина – 3 зв.
Лазарь – 4 зв.
Виктор, не обращая внимания на инструкцию, давил на кнопку, не убирая пальца. Был слышен пронзительный, как у старых трамваев, звонок за дверью. Открыла мать Панкина.
– Здравствуйте, Елизавета Григорьевна! Мне нужно с вами поговорить, а это… это… – не знала, как представить Виктора.
– Педагог Макаренковской школы, – ухмыльнулся он и, оттеснив Елизавету Петровну, шагнул в квартиру.
Можно было не спрашивать, какая дверь из шести по сторонам коридора вела в комнату Панкиных. Та, что открыта. К ней Виктор и направился. Остановился в проеме, мы с Елизаветой Григорьевной маячили у него за спиной.
В конце длинной, гробообразной комнаты, напротив двери располагалось окно. Возле него стоял стол, накрытый старенькой скатертью. За столом сидел Гриша и ел из глубокой тарелки кашу.
– Ну, здравствуй, голубь! – почти весело произнес Виктор.
– Чё? Чё надо? Вы кто?
– Твоя утерянная совесть. Давно ты ее потерял, щенок? Да вот нашлась! Сейчас будет тебя уму-разуму учить. Снимай штаны, Гриша!
Мальчик испуганно вскочил:
– Вы чего? Вы чего?
Виктор сделал несколько шагов вперед. С ужасом я увидела, поняла по движению локтей, что он расстегивает ремень, вынимает его из брюк. Гриша тоже, как завороженный, наблюдал за действиями Виктора.
В тесной узкой комнате мебель располагалась по стенкам, и передвигаться можно было только по тропинке в середине. Поэтому мы выстроились в затылок: Виктор, я, Елизавета Григорьевна.
– Снять штаны! – гаркнул Виктор.
Очевидно,
– И трусы?
– Трусы можешь оставить, – позволил педагог Макаренковской школы.
– Да что же это такое! – возмутилась я. – Немедленно прекратите! Не позволю!
Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:
– Пусть, не мешайте!
Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?
– Да вы! Вы! – задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте: – Вобла замороженная! Спирохета, а не мать!.. Извините, пожалуйста!
Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.
– Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!
Нет, клещами уцепилась.
Пока я безуспешно пыталась вырваться, за моей спиной что-то происходило. Как Виктор захватил Гришу, я не видела. Бросив сражаться с чокнутой мамашей, вывернула голову. Гриша был зажат под мышкой Виктора, лицом к двери. Рука экзекутора взлетала вверх и опускалась, сложенный вдвое ремень хлестал мальчика ниже спины. Гриша тихо, по-девчачьи пищал. Виктор приговаривал с каждым ударом:
– Будь человеком! – (Хлесть удар.) – Будь человеком! – (Хлесть.) – Не будь гадом!..
Как ни была я шокирована происходящим, мой услужливый учительский ум вспомнил, что в Англии во многих школах разрешены физические наказания детей. И статья одного тамошнего педагога, воспевавшего кнут как действенное воспитательное средство, вспомнилась. Но в статье настойчиво, с апелляцией к детской психике подчеркивалось: хлестать розгами нужно конкретно, чтобы ребенок точно знал, за что страдает. Разбил стекло футбольным мячом – за стекло получи. Удрал с уроков – получи за самоволку. Не хочешь кашу есть – захочешь.
А Виктор порол Гришу неконкретно! В общем!
– Будь человеком! – (Хлесть.) – Ты не пуп земли! – (Хлесть.) – Уважай других!
Я поймала себя на абсурдном желании подсказать Виктору: «Это тебе, Гриша, за биологию! Это – за русский и литературу! Это – за математику!..» Но ничего подобного, естественно, не произнесла. Воскликнула гневно:
– Виктор! Прекратите немедленно!
Оживилась Гришина мама. На вид субтильная, Елизавета Григорьевна оказалась весьма крепкой физически. За пояс выволокла меня в коридор, там привалилась спиной к двери, не позволяя проникнуть в комнату. Спасти мальчика от избиения! Прекратить казнь!