Конкурс Мэйл.Ру
Шрифт:
Я проработал еще пару часов, но потом не выдержал, попытался опять связаться с Ветром, понял, что это бессмысленно, и, соединившись с Феей, спросил, не знает ли она, почему Ветер исчез из рейтинга. Фея молчала несколько минут. А затем, когда я уже думал, что она отошла от компьютера и не получила сообщение, вдруг пришел запоздалый ответ:
— Эх, Скиталец, знал бы ты, как мне не нравится, что в последнее время я приношу тебе только плохие известия.
— Ветер жив, с ним все в порядке? — спросил я, хотя уже понял, что случилось самое страшное. Понял, но пока что не верил. Слова еще не были произнесены, и я хотел, чтобы эта пауза, пока мне не сказали правду, длилась
— Посмотри новости конкурса, — уклончиво предложила Фея.
Господи, как же я забыл! На главной странице публиковались новости проекта. Сверху шла информация о литературном конкурсе, затем о мужском, и только под ним — наш. Лента давно уползла вниз, неслучайно, что я не заметил это сообщение, когда просматривал рейтинги. «В связи с тем, что лидер конкурса „Суд общественности“ Ветер скоропостижно скончался от инфаркта миокарда, — было написано в новостях, — его место занимает следующий по списку номинант SolaAvis. Деньги, поставленные в тотализаторе на пользователя с ником Ветер, безвозмездно переходят в собственность корпорации Mail.Ru. Напоминаем, что по правилам, в случае смерти победителя, его место автоматически занимает стоящий на втором месте».
Я не могу объяснить, что почувствовал в тот момент, когда прочитал о том, что Ветра больше нет. Мозг словно оцепенел. Но я совершенно не волновался, это точно. Я не испытывал ничего, что должен был в этот момент испытывать — ни горя, ни боли, ни страха. Я действовал совершенно на автомате. Зажег свечу, встал перед иконами, прочитал последование по исходе души от тела. Потом стал думать, что же делать дальше. Решил, что надо позвонить в храм, заказать панихиду. Позвонил. К телефону подошел отец Илларион, я рассказал ему о смерти Ветра, он пообещал, что сделает все, что необходимо. Только просил не приходить.
— Как вы думаете, — спросил я, — насколько возможно, что они будут нас отлавливать сейчас поодиночке. Тех, кто впереди.
— Не исключено, — предположил отец Илларион, — но вряд ли. Это было бы слишком вызывающе. Вероятно, Ветер интуитивно нащупал больное место проекта, и его просто убрали, чтобы некому было продолжать поиски того, что стоит за всем этим конкурсом.
— Я найду, — самонадеянно пообещал я.
— Ветер успел тебе что-нибудь рассказать? — спросил отец Илларион. Когда я услышал этот простой вопрос, на один миг в моей душе всколыхнулось подозрение. На один только миг. И тут я понял степень своего нравственного падения. Я настолько перестал кому-либо верить, что ухитрился заподозрить в предательстве даже своего духовного отца.
— Почти ничего, — ответил я. — Мы собирались с ним заняться поисками как раз сегодня с утра. Но он, видимо, еще вчера погиб. К нему кто-то пришел, и затем связь резко оборвалась.
— Держись, — сказал отец Илларион. — И постарайся не влезать в это дело. Ты все равно ничего не сумеешь изменить. А только подставишь себя и семью.
— Отец Илларион, — вдруг неожиданно для самого себя спросил я. — Дайте благословение. Возьму Дашку, детей, поеду в Дивеево. Будем жить там. Этот мир катится в тартарары. Я думаю, нам пора все же ехать туда.
— Ты что, с дуба рухнул? — спросил священник. — Дивеево уже года два как является закрытой зоной. Ни туда, ни оттуда никому дороги нет, если у тебя нет специального разрешения.
— А кто может его дать?
— В Церкви — никто, — ответил отец Илларион.
Такой вот получился невеселый у нас разговор.
Я сел за компьютер, но мне
ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Хиппа откликнулся мгновенно, как будто он с трубкой в руке дожидался моего звонка.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Да, — ответил я, сдерживая ярость. — Случилось.
Он подождал, пока я начну говорить дальше. Но я сжал зубы, потому что чувствовал: если сейчас открою рот, то разорусь, распсихуюсь, устрою истерику, я вообще-то не думал, что за стеной Дашка и больные дети — мне было не до того, но срываться я не хотел — делу не поможет, а получится только хуже.
— Я сейчас зайду, — сказал Хиппа и дал отбой. Вот этого мне меньше всего хотелось. Еще он припрется сейчас и будет делать вид, что ни при чем. Начнется выясняловка, и он мне убедительно докажет свою непричастность к смерти Ветра. А я нутром чувствую, что Хиппа его предал. Потому что не могло быть иначе. Никто не знал, где прячется Ветер… И сам он говорил, что добрался до деревни совершенно спокойно — не было никакой слежки. Не было.
Раздался звонок в дверь. С сумрачным видом я отправился в прихожую. На пороге стоял Хиппа с кавказкой на поводке. Намордник, против обыкновения, был на нее не надет. Я мельком обратил на это внимание, подумал только, с чего бы это, но не стал придавать этому большого значения. А зря. Не стоит забывать о таких вещах, когда ссоришься с хозяином кавказки.
— Ты в порядке? — спросил Хиппа. — Жена-дети?
— Ветра убили, — сказал я хмуро, загораживая проход в квартиру и не пропуская в нее Хиппу.
— Какого Ветра?
— Того, что позавчера показывали по ящику.
— Сергея Игнатьева?
— Да.
Хиппа зло матюгнулся.
— Только не делай вид, что ты не знал этого.
— У тебя крыша съехала? — недоуменно воззрился на меня сосед.
— Кому ты ходил звонить во время передачи?
Хиппа замялся с ответом.
— Не помню, в упор не помню.
— Ты врешь, прекрасно помнишь.
— Ну хорошо, тёлке своей звонил. Устраивает тебя? Забыл, что обещал встретиться. И пошел сказать, что не приду на стрелку.
Я видел, что он врет, во мне набухала ненависть. До этого момента я сдерживался.
Но тут со словами «гад ты Хиппа», — я вмазал ему пощечину. Точнее, хотел вмазать. Несподручно, бить по физиономии того, кто на голову выше тебя самого. И пока рука моя поднималась вверх, Найда вдруг сорвалась с места и бросилась на меня.
— Стой! — заорал Хиппа и рванул поводок. Я уже лежал на полу, а кавказка стояла передними лапами на моей груди, и тянулась к горлу.