Консолидация
Шрифт:
Неужели он не чувствует себя в безопасности в других местах здания? Контроль едва не задал Уитби этот вопрос, но почувствовал, что этим погубит настроение. Он жалел, что не может услышать в наушниках свою неоклассическую музыку для полноты ощущений, но ноты все равно проигрывались у него в голове, будто диковинное вожделение.
Он, Уитби и Грейс шагали в своих земных космических скафандрах, как стародавние боги по земле обетованной. И, хотя выглядели костюмы громоздко, легкая ткань будто и не касалась кожи, и Контроль чувствовал себя почти невесомым, словно здесь гравитация действовала по-другому. От костюма смутно попахивало потом и мятой, но Контроль старался этого не замечать.
Ряды образцов простирались вверх и вширь, и зеркала, покрывающие
Анализ, проведенный учеными Южного предела, подтвердил, что за последние шесть лет, или начиная около Х.11.D, в Зоне Икс не было обнаружено токсичности, сотворенной человеком. Ни следа. Никаких тяжелых металлов. Никаких промышленных отходов или сельскохозяйственных стоков. Никаких пластиков. Что просто невозможно.
Контроль заглянул в дверь, только что открытую для него заместительницей директора.
— Ну, вот и пришли, — сказала она, по его мнению, без всякой нужды. Но вот он и пришел в большой зал с еще более высоким потолком и более многочисленными колоннами с видом на бесчисленные стеллажи в длинном и широком зале.
— Воздух здесь чистый, — сообщил Уитби. — Голова может пойти кругом от одного лишь содержания кислорода.
Ни один из образчиков не выказывал ни малейших отклонений: нормальная структура клеток, бактерии, уровни радиации — что ни возьми. Но притом Контроль видел и несколько странных комментариев в отчетах горстки приглашенных ученых, прошедших проверку на благонадежность и прибывших сюда, чтобы изучить образцы, хоть их и держали в неведении по поводу контекста. Суть этих комментариев заключалась в том, что стоило оторваться от микроскопа, и образцы видоизменялись — но при взгляде на них снова возвращали себе видимость нормальности. «Вот и пришли». Контролю при этом беглом осмотре обширная свалка объектов, раскинувшаяся перед ним, по большей части напоминала кунсткамеру: препарированные панцири жуков, хрупкие морские звезды и прочие штуковины в банках, бутылках, мензурках и коробках всяческих размеров.
— Кто-нибудь пытался съесть какой-нибудь из образцов? — поинтересовался он у Грейс, почти не сомневаясь, что если бы неубиваемое растение просто заглотили, обратно оно бы уже не вышло.
— Тссс, — отозвалась она, словно они были в церкви, а он заговорил слишком громко или ответил на звонок по сотовому. Но заметил насмешливый взгляд Уитби, склонившего голову в шлеме к плечу. Неужто Уитби попробовал пробы? Несмотря на свой ужас?
Параллельно с этой мыслью всплыло понимание, что Сю и прочие не-биологи ни разу не видели собор образцов. Интересно, что они могли бы прочесть в лохмах шерсти болотной крысы или пустых стеклянных глазах, выгнутом клюве полевого луня. Какие шепотки или бормотания могли бы выразить словами все неожиданности поперечного среза древесного мха или кипарисовой коры? Узоры, таящиеся в ветвях и листьях?
Мысль, слишком абсурдная, чтобы озвучить ее — во всяком случае, пока он совсем новичок. А может, даже когда станет ветераном на этой работе — будь это везением или невезением.
Вот и пришел.
Когда заместительница директора закрыла дверь и они двинулись к следующему приделу собора, Контролю пришлось прикусить большой палец, чтобы не хихикнуть. Ему привиделось, как образцы пускаются в пляс за этой дверью, освободившись от ужасных ограничений человеческих взглядов. «Наше банальное, убийственное воображение» — как выразилась биолог в редкий момент беспечности при беседе с директрисой перед двенадцатой экспедицией.
Потом, в коридоре с Уитби, чуточку измотанный испытанным:
— Это помещение вы хотели мне показать?
— Нет, — отозвался Уитби, но углубляться не стал.
Он что, оскорбился из-за давешнего отказа?
Даже если и нет, предложение свое Уитби явно отозвал.
Проносящиеся мимо городки, теперь поросшие кудзу и прочими лианами, тлеющие под слоем мха. Давно заброшенное поле для мини-гольфа с пиратской темой. Лужайки погребены под листьями и грязью. Шканцы корсаров вздымаются под безумными углами, будто из бурного моря растительности, мачты сломаны под прямым углом и исчезают во мраке, потому что пошел дождь. По соседству — разваливающаяся бензоколонка: кровля продавлена рухнувшими деревьями. Асфальт так вспучился от узловатых корней, что развалился на набухшие водой кусочки, текстурой и консистенцией напоминающие темные, раскисшие шоколадные кексы. Смазанные, неправильные формы домов и двухэтажных строений за деревьями доказывают, что здесь до эвакуации жили люди. Так близко к границе стараются ничего не трогать, так что эти брошенные населенные пункты могли разрушить только естественные процессы за десятилетия дождей и распада.
Последний отрезок до границы Уитби колесил все под гору и под гору, пока Контроль окончательно не уверился, что они опустились ниже уровня моря, прежде чем снова поднялись по пологому склону к низкому гребню, увенчанному деревянными казармами цвета хаки и более официально выглядевшими кирпичными строениями армейского штаба и местного аванпоста Южного предела.
Согласно головоломной иерархической схеме, смахивающей на несколько толстых змей, трахающихся друг с дружкой, здесь Южный предел находился под юрисдикцией армии, и, может быть, именно поэтому сооружения организации, между экспедициями законсервированные, чуток смахивали на ряд громадных шатров из лимонного зефира. То бишь на несметное число церквей, с которыми Контроль знакомился в юношеские годы, обычно благодаря очередной девушке, с которой в тот момент встречался. Зачастую такую форму обретает петрификация воз-рожденцев — словно нечто временное затвердело и стало постоянным. И таким образом их приветствует либо вереница белых вечномерзлых палаток, либо белая гряда громадных волн, замороженных навеки. Зрелище здесь неуместное и ошарашивающее, словно окаменевший гурт громадных мун-паев — деликатеса его юношеских лет.
Штаб находился в куполообразной части казарм сразу за последним контрольно-пропускным пунктом, но поблизости не было видно никого, кроме парочки рядовых, стоявших в перебаламученной грязевой ванне, неофициально считающейся здесь парковой. Праздношатающихся, несмотря на моросящий дождик, переговаривающихся скуки ради, но многозначительно, покуривая ароматизированные вишней сигареты с фильтром. «Как хочешь». «Пошел на хер». Судя по виду, они и понятия не имели, что охраняют, — или знали, но стараются забыть.
Когда они наведались к командиру пограничной заставы Саманте Хиггинс, занимавшей комнатушку размером чуть поболее кладовки и столь же давившую на мозги, та оказалась в самоволке. Адъютант Хиггинс — «ад-мутант», как скаламбурил бы отец Контроля, — передала извинения, что той пришлось «отлучиться», и она не может «принять вас лично». Почти как если бы он был заказным письмом с вручением под подпись.
Да оно и к лучшему. После возвращения одиннадцатой экспедиции домой отношения между обоими ведомствами воцарились натянутые. Тогдашнего командира заставы сняли, процедуры поменяли, видеозаписи системы безопасности просматривали снова и снова чуть ли не под лупой. Перепроверили границу на предмет других точек выхода, выискивая тепловые сигнатуры, флюктуации воздушных потоков, хоть что-нибудь. Впустую.