Конспекты на дорогах к пьедесталу
Шрифт:
– Это ты щас как бульбаш говоришь или как поляк? – уточнил Гена.
Ячек уверенно кивнул:
– Это я как русский.
– Да?! – волейболист напряг лоб.
– В переводе это «слыхал, поди?» – помог Галицкий. – Да, нелегко тебе, – посочувствовал он Ячеку.
– Не, ле мегко, – Миша переводил взгляд с волейболиста на десятиборца, – с дества ныло всё бормально, а в школе началось. И цирфы, и буквы пистал сать назинанку. – Он говорил грустным тоном, а народ вокруг него стонал от смеха, расшифровывая лишь половину из сказанного и сразу переводя оговорки в афоризмы.
– Ой, не могу: пистал сать – это же самому можно обосса…, – от взглядов ребят Гена осёкся на полуслове и прикрыл рот ладонью. Извиняясь, он смеялся, не сдерживаясь. – Простите, девочки. Но ты, Юрок, сам видишь – не болезнь, а ржачка одна. Слышь, Мячик, ты на какую кафедру поступаешь?
– Акробастики и гимнатики. Гурпа оди-нодин, – совсем смущённый, гимнаст старался говорить серьёзно, но шквал ржания обрушивался на него, сбивая с толку. Народ на траве лежал в коликах.
– Ой, не могу! Это же просто находка, а не пацан! Как ты сказал: акронастики и гимнобатики? – Гена хохотал громче всех. – Ну всё, старики. Раз он – наш, фора в КВНе перед «педагогами» нам теперь обеспечена. – Савченко любил конкурсы юмора и смеха, хотя участвовать в них ленился. Игра ведь – дело серьёзное, её просто так не бросишь, а делать что-то постоянно казалось Гене скучным. Николина, расслышавшая издалека последние слова Ячека, тоже засмеялась. Даже кукса Кашина улыбалась. Впрочем, этой на руку было, что соперница не может настроиться.
– Э, э, народ, а ну успокоились! – Михайлов, сам посмеиваясь, попытался навести в секторе порядок. – А ты, Мячик, или как там тебя, лучше пока помолчи. А то и вправду цирк получается вместо экзамена по спецухе. Николина, готова?
Лена кивнула.
– Давай! – Михайлов отошёл к столику с протоколом соревнований и взял в руки два флажка: белый и красный. Лена медленно начала разбег. Из-за шипов разной длины разбег вышел рваным, быстрым, и планка, при выходе с дуги, оказалась совсем близко. Резко укоротив предпоследний шаг, Николина сильно напрыгнула на толчковую ногу и пружиной взлетела над ямой. Прыгунью с силой выбросило наверх, и, чтобы не завалиться, ей не оставалось ничего другого, как сгруппироваться и завершить прыжок не классическим «фосбери-флоп», а новичковым «горшком». Но высота была взята, а прыжок, даже такой корявый, вызвал аплодисменты зрителей.
– Засчитано! – Белый флажок в руках Михайлова взмыл вверх. Но не прошло и трёх секунд, как планка повернулась и упала.
– Нечестно, – тут же закричала Кашина, – высота не взята! – Ира быстрым шагом прошла на сектор. – Не считается, – повторила она, глядя на Михайлова суженными глазами и поднимая планку. Обычная дюралевая труба, отпиленная и слегка приплюснутая с концов, была круглой в сечении, лёгкой и явно неприспособленной для отметки высоты. Чтобы она не вращалась на стойках, в её полые концы вставили деревянные чопики. Михайлов забрал у Иры планку и указал на лавку.
– Первая дорожка, идите на своё место. – он, похоже, нарочно так назвал абитуриентку. В спорте солидарность и участливость считали за норму. Эта самая планка вполне могла вот так же упасть и после прыжка самой Кашиной; лёгкая трубка качалась между стойками даже без всякого шевеления воздуха или матрасов.
– Вы подыгрываете Николиной, – Кашина требовала от преподавателя признать поражение соперницы, – я сообщу об этом заведующему кафедрой.
– Что-о? – взорвался Кирьянов. – Ну уж нет, тут ты, подруга, пролетаешь! Мы все свидетели того, что планка упала уже после того, как судья зафиксировал взятие высоты. Да, Хал Халыч?
Михайлов серьёзно кивнул головой, ещё раз указал Кашиной на лавку и объявил:
– Попытка Николиной засчитана. Это я нечаянно толкнул мат ногой. Так что, первая дорожка, вы зря тут угрожаете. – Невысокий преподаватель спокойно выдержал недружелюбный взгляд и сопение разочарованной Кашиной. Когда Ира пошла к лавке, Михайлов объявил: – Следующая высота – метр шестьдесят пять.
Глава 16
Наталья Сергеевна Горобова, декан спортивного факультета МОГИФКа, сидела за столом своего кабинета на втором этаже левого крыла, над деканатом, сжимая пальцами виски. Резкое повышение температуры воздуха и атмосферного давления всегда вызывали у неё мигрень. Сейчас боль уже тупо упиралась в надбровные дуги, угрожая занять собою всё левую сторону головы как минимум на сутки. Наталья Сергеевна вытащила из сумки упаковку цитрамона. Она настолько привыкла ко вкусу этого лекарства, что разжевала его, не запивая. Горечь анальгетика сменилась кислинкой. Наталья Сергеевна повернула вентилятор к себе.
– Боже, скорее бы гроза! – женщина посмотрела за окно на крону пышной рябины. Грозой и не пахло, по небу плыли редкие клочья облаков. Беспомощно взглянув на кипу бумаг на столе – в основном заявлений от абитуриентов, упрашивающих «принять документы, несмотря на…», Наталья Сергеевна откатилась на стуле от стола и встала. Чтобы боль прошла, ей надо было пройтись. К тому же декан собиралась посмотреть, как идёт на стадионе вступительный экзамен по лёгкой атлетике для группы один-один.
Коридор второго этажа пустовал. Администрация института, закончив приём документов, на две недели рассосалась в неофициальный отпуск. Медленно пройдясь по этажу, декан подошла к лестнице. С первого этажа доносились редкие приглушённые голоса. «Интересно, а куда это подевалась приёмная комиссия?» – она посмотрела на часы на руке; была половина двенадцатого. – Неужели уже управились со всеми опоздавшими?» Женщина резко выдохнула и потянула руки вперёд, стараясь взбодриться. Хрустнув позвоночником, она прогнула поясницу. Тело просило гимнастики. Привычная к ежедневным упражнениям, в последнее время декан заменила их на пробежки по берегу озера, столь живописному в это время года. Но, видимо, организму хотелось другого. «Пора возвращаться на ковёр и к эспандеру», – решила женщина, уже спускаясь по лестнице.
В приёмной сидели только девушки. Валентин испарился.
– Где комсорг? – спросила Наталья Сергеевна. Волейболистка Катя Глушко, втянув голову, промычала что-то невнятное. Маленькая прыгунья в длину Рита Чернухина закрутила белокурой головкой и защебетала, выдумывая на ходу что-то про столовую, голодных мужчин и про то, как трудно с ними ладить, если они не пообедают вовремя.
– Вы ведь сами знаете, Наталья Сергеевна! – закончила Чернухина, глядя в глаза декану невинным взглядом. «Вот артистка! Во МХАТ ходить не надо», – усмехнулась Горобова про себя, но выражение ее лица осталось непроницаемым.
– Про то, что знаю я, тебе, Чернухина, ведать не положено. Лучше доложи мне, что с приёмом личных дел? Вы разве уже всё закончили? – Хотя вопрос был задан только одной студентке, обе девушки усиленно закивали и задакали. – Ну-ну, – снова не поверила декан. – И всех сумели принять? Или только группу один-один? Я же видела тут утром толпу. Своими глазами видела! – Рита и Катя растерянно заморгали, продолжая оправдываться. – Хм, ну ладно. Всё равно оставайтесь здесь целый день. Никаких выдумок по поводу погоды или больных животов не приму. Знаю я вас: чуть что – махнёте загорать на озеро. А у нас потом недобор окажется. Костину, когда появится, тоже это передайте. – Про недобор декан явно придумала – на протяжении тех семи лет, что она заведовала спортивным факультетом, список желающих поступить в МОГИФК многократно превышал возможности института. Но чем-то же нужно было устрашить студенток? Просмотрев, для виду, несколько папок с личными делами абитуриентов, Горобова строго указала Рите на ногти: – Сегодня же, Чернухина, приведи руки в порядок! А ещё студентка «единички»! На вас молодые ориентируются, а ты, вся такая разукрашенная, сидишь в приёмной комиссии, как в диско-баре.
Рита испуганно спрятала разноцветные ноги под стол и кивнула:
– Да, конечно. Просто… ведь лето. Я думала, можно.
– Думать нужно лучше! Если есть чем. – Наталья Сергеевна умела быть несгибаемой начальницей и врединой. Именно это она прочла в глазах обеих студенток. «Представляю, как они меня сейчас ненавидят. А за что? Порядок должен быть во всём. Иначе завтра все придут сюда в рваных джинсах и цепях, как панки». Про субкультуру Наталья Сергеевна слышала недавно по телевизору и видом её представителей была искренне поражена. Как педагог высшего ранга, она была обязана предупреждать в институте всякого рода отклонения от принятых норм, в том числе и норм внешнего вида. В этой связи декану не раз приходилось отчитывать бесшабашных девиц, позволявших себе слишком откровенные наряды, взбитые клоками прически «бабетты» или неумеренный макияж. К ребятам претензии были в основном из-за выбритых висков, высоких сапог грубой кожи или украшений всякого рода: браслетов, колечек, фенечек. Рядовая выволочка нерадивых проходила исключительно в личном кабинете Горобовой и заканчивалась примерно одними и теми же словами: «Очнись, комсомолец! С таким подходом к собственной личности ты всю советскую культуру профукаешь. А там что? Любовь вместо войны? Татуировки? Наркотики? Свобода во всём? Стыдно!». Опозоренные недостатком комсомольской сознательности, пристыженные напоминанием о погибших на войне дедах и отцах, студенты покидали кабинет декана с одним только желанием: никогда больше не выделяться из общей массы. Это тоже входило в приёмы воспитания молодёжи. «Нам не должно быть всё равно, как ведут себя наши дети. С безразличия начинается хаос», – не раз успокаивала себя Наталья Сергеевна после таких разговоров, сожалея об излишней строгости. Но школа советской морали поблажек не терпела.