Константин Леонтьев
Шрифт:
Большое семейство Раевских проживало в шести верстах от Кудинова — в Карманове. Хозяйка семейства была скупа и расчетлива, но ее дочери (их было шесть) искренне привязались к Маше. Особенно близка она стала со старшей, 25-летней Людмилой, бывшей всего на год с небольшим моложе ее. Раевские не были богаты, девушки подрабатывали шитьем, «умных» разговоров в доме не велось, быт мало отличался от быта зажиточных крестьян, но простая и размеренная жизнь в этом доме пошла Маше на пользу. Она вспоминала позднее: «Жили мы очень тихой, деревенской жизнью… Чтение и рукоделие были нашими занятиями… были прогулки и катанье на розвальнях и песни хором… ходили мы и по избам в гости к разным кумушкам „барышень“, которые необыкновенно сжились со своими крестьянами» [493] . В этой многолюдной семье ей стало гораздо легче, а к Людмиле она и вовсе привязалась всем сердцем.
493
Леонтьева
Эта история Маши легла в основу сюжета одной из редакций леонтьевского романа «Подруги». Героиня романа Соня после смерти отца находит утешение в дружбе с одной из дочерей соседа по имению, Зинаидой. Ей даже кажется, что былая любовь к Матвееву оставила ее сердце, но она не верит себе до конца… «А если бы теперь, сейчас — он бы взошел; или прислал бы из Куреева (прообраз Кудинова. — О. В.)весть, что он только что вернулся в родной дом; или даже ответил на… письмо, что, понимая ее горе, он бросит все и поспешит приехать… Ну разве бы она не обрадовалась… Ведь если с каждым днем все больше и больше угасает ее прежняя страсть к нему, то разве все кончено? — рассуждает про себя Соня. — Ведь сначала, до внезапного разгара этой страсти… было же долголетнее идеальное обожание?.. Была же дружба, полная поэзии… Тогда была весна, потом настало краткое, очень краткое лето, и благоуханное и бурное… ну а теперь будет, если он приедет, тихая, теплая и светлая осень, с немного грустным оттенком…» [494] Леонтьев (как и Матвеев в романе), отвечая на Машино письмо о смерти отца, не написал, что приедет, напротив, осторожно дал понять, что жизнь на Халках ему нравится и лучшей жизни он для себя не желает…
494
Леонтьев К. Н.Подруги (Другая редакция) // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 5. С. 530.
Однако кудиновские дела потребовали вмешательства Леонтьева. По завещанию Феодосии Петровны, новые владельцы Кудинова должны были выдать двум его братьям, Александру и Борису, «отступные» — по три тысячи рублей. Опустившийся и пьющий Александр стал требовать от племянницы причитающихся ему денег, а вскоре она получила письмо о деньгах и от Бориса. Дядья угрожали ей судебным разбирательством. Гордой Маше пришлось просить помощи у Леонтьева в разрешении семейных неурядиц.
Таковы были причины, по которым весной 1874 года Леонтьев покинул столь любимый им Восток. Денег у него не было даже на дорогу. Он попросил в посольстве за год вперед свою пенсию: часть взял себе на проезд, большую же часть оставил Лизе. Жену Константин Николаевич решил с собой не брать — надеялся вернуться, не подозревая, что покидает Константинополь навсегда. (Впрочем, это не совсем так. Он вернется в Константинополь-Царьград-Стамбул через много лет после своей земной кончины: в 2006 году на здании российского генерального консульства в Стамбуле будет установлена мемориальная доска, посвященная дипломату, монаху и мыслителю Константину Николаевичу Леонтьеву.)
В сопровождении Георгия, своего преданного слуги-грека, Леонтьев отправился в Россию.
Глава 10
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КУДИНОВО
Богу было неугодно, чтобы сочинения мои имели успех.
Мимоходом приходят в голову мысли — политические, литературные, социальные — одна другой свежее, но я так привык к тому, что не мне суждено их сообщить людям, что они, как падающие звезды, только мелькают, а я их и не поддерживаю…
В июне 1874 года Леонтьев приехал в Москву. Первым делом он отправился в Иверскую часовню — помолиться Иверской Божией Матери. После этого поехал на Страстной бульвар — в «гадкую редакцию» «Русского вестника». Константин Николаевич ни редакции, ни ее хозяина не любил. Охлаждение в отношениях Леонтьева и Каткова было чем дальше, тем заметнее. Катков для Леонтьева был «сер» (не зря Михаил Хитрово шутил, что Катков уже вступил в период вторичного упрощения), Леонтьев же для Каткова — «завирален» («может до чертиков договориться», — замечал Михаил Никифорович). Объединяли их редакционно-издательские дела: Леонтьеву нужны были трибуна и заработок, Каткову — яркие статьи для журнала.
Хотя первая часть «Византизма и славянства» после беглого просмотра Каткову не очень понравилась, окончательного решения о публикации он пока не принял. К тому же в «Русском вестнике» хотели печатать «Одиссея Полихрониадеса». Потому Леонтьев смог отчасти разрешить финансовые вопросы, возникшие у него с Катковым, и даже получить 700 рублей в счет будущих публикаций (в результате его долг «Русскому вестнику» составил более четырех тысяч рублей!).
Из Москвы Константин Николаевич отправился в Кудиново, где не был более десяти лет. Он покинул имение зимой 1863 года, когда Феодосия Петровна была жива, дорожки в парке
Константину Николаевичу отвели место в самом светлом флигеле, где осталась знакомая ему мебель, но и это не радовало: совсем недавно именно здесь скончался брат Владимир. Леонтьев корил себя за то, что не смог сберечь дорогой для матери дом, не смог возродить имение… Да что там — имение, он даже на памятник ей до сих пор денег собрать не смог!
«В первые же дни — почувствовал дядя нестерпимую тоску, — вспоминала Маша. — Его преследовали тени всех умерших, которые были все так близки Кудинову. Напал на него ужас — не спрятали бы и его скоро (как он выражался) „под ту же зеленую травку“, которой были покрыты могилы матери и брата и тех дворовых, которых он не застал в живых!» [495] Сам Леонтьев описывал позже свое впечатление так: «Везде разрушение, смерть, старость, нужда, одичание вида самой усадьбы и тому подобное. — Даже Марья Влад<имировна>, которая три года перед этим была такая молодая, красивая, нарядная, — теперь была печальна, худа, больна, убита и всем тяготилась… С Марьей Влад<имировной> у меня тотчас же по приезде вышли недоразумения и неприятности… Но это я бы все перенес, если бы не страх внезапной смерти, который начал вдруг преследовать меня день и ночь на родине» [496] .
495
Леонтьева М. В.Отрывок из воспоминаний (Как проводил время К<онстантин> Н<иколаевич> в Кудинове) // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 2. С. 119–120.
496
Леонтьев К. Н.Моя исповедь // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 235–236.
Маша, заметив мрачное настроение Константина Николаевича, предложила ему съездить в Карманово, к Раевским, у которых тот раньше никогда не бывал. Сестры Раевские соседу были рады, а отец семейства, Осип Григорьевич, хотя поначалу встретил Леонтьева довольно сухо, потом оттаял. «Знакомство это немного рассеяло угнетенное состояние К<онстантина> Н<иколаеви>ча», — вспоминала Маша. После этого Леонтьевы не раз ездили в имение Раевских, да и девушки часто навещали Кудиново.
Людмила Раевская еще до приезда Константина Николаевича расспрашивала о нем подругу, и Маша «заразила» ее своим восхищенным отношением к Леонтьеву. Так что почва для девичьей влюбленности была подготовлена. К тому же шансов выйти замуж у Людмилы было не много: родители ее по бедности не водили светских знакомств, приданого не имелось — да и за кого выходить в деревенском захолустье? Леонтьев же всё еще был хорош собой, его окружал ореол невероятной какой-то жизни: война, Тургенев, литературные салоны, Восток, Афонский монастырь, журналы с его повестями и романами.
Константин Николаевич тоже обратил внимание на девушку. Людмила, по его словам, «оригинальная, хитрая, необыкновенно твердая и решительная» [497] , вызвала у него интерес, которого он испугался. В «Исповеди» Леонтьев вспоминал: «Я не забываю,что тотчас жепо приезде в Кудиново впал в блудное искушение, от которого около 3-х лет(с 1971 года) был избавлен. — Этого я не забывал и тогдаи потому немедленно, помолясь усердно, раскрыл Св. Писание, чтобы знать, от чего мое невыносимое томление. — Мне вышло из Апостола, что „пес возвращается на свою блевотину“. — Я так и сам чувствовал и немедля решился ехать в Оптину Пустынь» [498] .
497
Назвав Людмилу «хитрой», Леонтьев поставил ее в один ряд с женщинами, которые ему нравились, — Зинаидой Кононовой, мадам Ону, Ольгой Новиковой и др.
498
Леонтьев К. Н.Моя исповедь // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 236.
В Оптину Леонтьев собирался ехать и по совету афонских старцев, которые передали туда несколько писем. В монастырь он отправился через месяц, в августе, взяв с собой Машу.
Самый вид монастыря Константин Николаевич нашел прекрасным. Река Жиздра, вьющаяся по лугам, огромный бор с исполинскими соснами и елями, сады и домики Козельска чуть в стороне… Всё было живописным и каким-то очень русским. Маша вскоре вернулась домой, Леонтьев же пробыл в монастыре две-три недели. По совету афонских монахов, он хотел повидать оптинского старца иеросхимонаха Амвросия и отца Климента, к тому же привез для них письма с Афона.