Константин Павлович

Кучерская Майя Александровна

Сохранились две «памятные книжки» Павла Константиновича, за 1833 и 1843 годы. Записки эти отчасти выдают ровность дыхания их автора. «21/2 февр. В 10 ч. был у Государя, и он поздравил и благословил меня на свадьбу. Потом был у Вел. Кн. Все утро у княгини Щербатовой. Обедал дома. После обеда у кн. Щербатовой. Вечер на бале у Кочубея» ^{205} . В 1833 году государь Николай Павлович благословил Павла Константиновича на свадьбу с княжной Анной Александровной Щербатовой; близились события волнующие, однако и о предстоящей свадьбе, и о посещении своей невесты сообщается тоном столь же бесстрастным, что и о принятой серной ванне: «29/11 июля. Встал в 7 ч. В 10 ч. поехал в Петергоф. Завтракал с Государем после обедни. Воротился в 10 ч. и взял 18-ую серную ванну. Лег в 11 ч».

Завидная невозмутимость. Возможно, вызванная требованием жанра: «памятная книжка» не

предполагает излияния чувств. Но не исключено, что Александров действительно ровно относился к невесте.

Во всяком случае за год до свадьбы он попал в довольно щекотливое положение. Уже после смерти Константина Павел Александров влюбился в княжну Софью Александровну Урусову, отличавшуюся редкой красотой, и начал ухаживать за ней. Софья Александровна была фавориткой Николая, но Александров этого не ведал. Влюбленность племянника императора обрадовала — он был не прочь выдать Урусову замуж, а партия с Александровым его совершенно устраивала. Однако Павел Константинович, узнав от доброжелателей, чьим невольным соперником явился, сейчас же прекратил ухаживания и зачастил к Александрии Федоровне Опочининой. О браке сына с Александрии, дочерью Федора Петровича Опочинина, к тому времени ставшего придворным шталмейстером, шутливо мечтал еще Константин Павлович. Александрии тоже была к Павлу Константиновичу вполне расположена, если не более. Но тут-то и состоялся знаменательный разговор, во время которого Николай ясно дал понять своему Опочинину, какой свадьбы желал бы он сам. «Дорогой друг, — сказал, в передаче Доли Фикельмон, император, — не скрою от вас, что я люблю княжну Урусову превыше всего и что это то супружество, которого я желаю для Александрова. Но подождем полгода, пусть юноша за это время решит, какая из двух особ ему больше подходит, и если его выбор не падет на княжну, я предпочитаю, чтобы его избранницей стала ваша дочь, чем какая-либо иная» ^{206} . После этого разговора Опочинин отказал Александрову от дома. Александрии едва не повредилась в рассудке, а Павел Константинович в конце концов женился на княжне Щербатовой, в которой современники отмечали миловидность, но не ум. На пышной свадьбе император и императрица были посажеными родителями жениха, однако выглядел названый сын не слишком веселым.

С годами Павел Константинович так и не изменил себе. Дыхание его осталось ровным, образ жизни — прежним. «12/14 июля. Встал в 7 ч. В 10 ч. поехал в г. Петергоф. Был у развода и обедни. Обедал в Монплезире. Возвратился домой в 11 ч. и лег спать» ^{207} , — записывал он уже в 1843 году. «Брал 22-ую серную ванну. Лег спать в 11 часов». «Дежурный по полку», «дежурный у государя», «вечер в Аничковом дворце», «французский театр на Каменном острову»… Так и текла жизнь. Правда «у меня» сменилось на «у нас», появились новые лица, новые родственники, в 1836 году у Павла Константиновича родилась дочь Александра.

Со временем Александра Павловна вышла замуж за флигель-адъютанта, а затем и шталмейстера двора его величества князя Дмитрия Александровича Львова. В 1863 году, когда Павла Константиновича уже не было на свете (он умер в 1857 году), она родила сына Александра, прозванного с годами «огненным князем» — после двух пожаров в поселке Стрельна тогда совсем еще юный Александр Дмитриевич увлекся тушением пожаров. В своей усадьбе, построенной еще отцом неподалеку от дворца Константина, он возвел первое в Стрельне здание пожарной части с каланчой и собрал команду добровольцев «тушилыциков», вместе с которой погасил в Стрельне и окрестностях десятки пожаров. Внук Павла Константиновича даже фотографироваться любил в золотой пожарной каске, преподнесенной ему благодарными жителями Стрельны. В 1893 году «огненный князь» стал председателем новообразованного Российского пожарного общества….Впрочем, мы слишком забежали вперед. Вернемся во времена, когда ни Павла Константиновича, ни огнеборца-внука еще не было на свете.

ДЕЛА ВОЕННЫЕ

Летом 1802 года Константин переехал в отремонтированную Стрельну. Дворец доделывался на его глазах, но в конце 1803 года случился пожар, о котором мы уже упоминали, и от прежнего великолепия остались угли. За полгода Стрельну восстановили, и в июле 1804-го Константин снова поселился в своей резиденции. Со временем третий этаж дворца заняла госпожа Фридерикс.

В подвалах располагались конюшни, на первом этаже — лазарет, аптека, гауптвахта и штаб адъютантов, во флигеле — целый арсенал, который великий князь собирал с детства. Тут висели и крошечные богато разукрашенные сабельки, которые давным-давно ему дарила бабка, и взрослое оружие с дарственными надписями и вензелями.

В стрельнинском парке находился пчельник

с ульями всех сортов, в том числе с диковинными стеклянными — из Франции. Гостей, приезжавших в Стрельну, обязательно угощали липовым чаем и местным медом. Но потом пчелы повывелись, скорее всего им не понравилась пальба, которая здесь не смолкала. Братия расположенной неподалеку от Стрельны Троицесергиевой пустыни тоже сильно страдала от военных упражнений цесаревича, которым он предавался даже по ночам.

Пока молодой царь вместе с «Негласным комитетом» вершил судьбы России — объявлял амнистию, открывал границы, разрешал свободный ввоз иностранных книг и товаров, реформировал органы государственной власти и народное просвещение, мысли Константина по-прежнему были сосредоточены на «игре в солдатики». Государь старался угодить вкусам брата, а потому привлекал его к занятиям ему близким.

24 июня (6 июля) 1801 года в Петербурге была учреждена воинская комиссия, главой ее Александр назначил Константина. Комиссия должна была заняться реорганизацией военных сил — определить число войск по разным родам, количество людей в полку и роте, решить вопросы продовольствия, обмундирования, содержания артиллерии и в итоге сократить расходы на армию. То была родная для цесаревича стихия: мелкие уточнения, поправки, подсчеты, таблицы, никаких потрясений и реформ — комиссия предложила приписать полки к постоянным квартирам, распределить войска по четырнадцати инспекциям, прибавить к пехоте мушкетерский и егерский полки… Попутно Константин учреждал при кавалерийских полках запасные эскадроны и полуэскадроны (приказ от 21 декабря 1803 года), усиливал состав лейб-казачьего полка (приказ от 17 февраля 1804 года), составил устав о лагерной службе. В марте 1804 года император учредил совет о военных корпусах, председателем которого тоже стал цесаревич, — совет занялся созданием губернских военных училищ и преобразованием кадетских корпусов. Но еще до того, зимой 1803 года, у великого князя завелась новая военная игрушка.

В зимний Петербург приехал красавец и молодец граф Пальфи, австрийский уланский офицер, прикомандированный к австрийской миссии в столице. Самым заметным достоинством графа была военная форма. «Уланский мундир в обтяжку сидел на нем бесподобно, и все дамы и мужчины заглядывались на прекрасного улана. Уланский австрийский мундир был усовершенствованный старинный польский уланский наряд, с той разницей, что куртка с тыла была сшита колетом и не имела на боках отворотов, что она и панталоны были узкие, в обтяжку, и шапка была красивой формы, как нынешние уланские шапки, а при шапке был султан» ^{208} .

Константин Павлович был очарован изяществом чудесного мундира с первого взгляда. Являясь генерал-инспектором кавалерии, он испросил у императора позволения сформировать особый конный полк, по образцу австрийского, и назвать его уланским. В это время как раз формировались Белорусский и Одесский гусарские полки, причем средства, отпущенные на обмундирование последнего, еще не были израсходованы. И вместо гусарского Одесского в свет явился Уланский Его Императорского Высочества Цесаревича и Великого князя Константина Павловича полк. Цесаревич стал шефом полка, а командиром назначил одного из лучших кавалерийских офицеров, генерал-майора и барона Меллера-Закомельского. Штаб был устроен в Киевской губернии, в местечке Махновка, там же за неимением казарм в домах обывателей расположились и уланы. В Махновку приехали петербургские и австрийские ремесленники и портные, чтобы помочь новому войску правильно обмундироваться. Уланских шапок с галунами и белыми султанами из перьев, эполет и этишкетов в русских лавках не было — шапки делали галицийские мастера, остальное изготовлялось на фабрике. Из Петербурга в Махновку то и дело приезжали курьеры его высочества, везя в полк деньги и офицерские вещи. Сам Константин тоже посещал местечко несколько раз.

Анекдот

«Великий князь цесаревич Константин Павлович (по рассказу покойного артиста [Сосницкого]) однажды был так доволен его игрою в роли гусарского офицера (причем Сосницкий танцевал мазурку), что по окончании пьесы пришел на сцену, расцеловал артиста и со свойственной своей живостью сказал:

— Сосницкий! Если б только моя воля. Да я бы, братец, тебя за твою игру да за мазурку… в штаб-ротмистры произвел! Хочешь ко мне в уланы?» [19]

19

Каратыгин П., Сосницкий, Щепкин, Рязанцев, Асенкова. 1800— 1841//PC. 1880. С. 293.