Консьянс блаженный

Дюма-отец Александр

Мадлен, г-жа Мари и Мариетта в изумлении смотрели на Катрин.

Консьянс, склонив голову перед постелью старика, похоже, молился.

— Да, — продолжила Катрин, — и я могла бы назвать отважного парня, кстати находящегося совсем недалеко отсюда, который побывал в Суасоне и предложил там себя вместо и на место Консьянса, и, если бы супрефект не отказал ему из-за его увечья, здесь пришлось бы заботиться только о старике.

— Это Бастьен! — воскликнули все в один голос.

— Эй, в чем дело? Кто зовет Бастьена? — спросил гусар, появившись на пороге.

— О Бастьен! — приветствовали его одновременно Мадлен, г-жа Мари и Мариетта. — Вы сделали это!

И у всех трех женщин брызнули из глаз слезы благодарности.

— Хорошенькое дело! — проворчал Бастьен. — Вижу, это Катрин Бог знает чего наговорила! Вот проклятые бабы! Похоже, молчать они просто не могут!

— Ей-Богу, ничего не поделаешь! — откликнулась Катрин. — Да, я не могла удержаться и сказала, что вы побывали в Суасоне…

— Это неправда!

— … что вы видели супрефекта…

— Это неправда!

— … и что он отказал вам в просьбе из-за вашей руки!

— Это неправда! Это неправда! Это неправда!

Мадлен схватила изувеченную руку Бастьена и поднесла ее к губам, в то время как другую его руку г-жа Мари прижала к сердцу, а Мариетта, протиснувшись между двумя женщинами, подставила гусару свой лоб для поцелуя.

— Что это значит? — спросил крайне удивленный Бастьен.

— Ты сам прекрасно это видишь, — сказала Катрин, — Мариетта предлагает тебе, глупому, поцеловать ее в лоб! Ах да, я понимаю, ты ведь не привык целовать женщин в лоб!

— Мариетта! — сказал Бастьен. — Вы тоже!..

— Так вы это сделали, Бастьен? — спросила девушка.

— Это непр… Как странно! Вам, Мариетта, я врать не могу, а вот Катрин вру отменно!

— Вы только поглядите! — возмутилась Катрин.

— Ладно, если уж это правда, то дело хорошее. Разве Консьянс не спас мне жизнь? Разве не ему принадлежит спасенная им жизнь? И кстати, разве такое уж великое для меня дело вернуться на войну?.. Стрельба — это мне знакомо: я был под огнем то ли семь, то ли восемь лет, каждый день, и не только днем, но порою и утром, и вечером, а бывало, и ночью… Но что вы хотите? Мне отказали… не моя тут вина, это все из-за моей проклятой руки… Ладно, не будем больше об этом говорить! Уходи, Катрин, ты сделала неправильно, рассказав об этом женщинам… а впрочем, нет, ты поступила правильно, потому что я таким образом удостоился чести поцеловать мадемуазель Мариетту.

— Посмотрите-ка! Посмотрите, каков он, господин гусар! — воскликнула Катрин.

— Хватит, хватит! Я чувствую, что размягчаюсь, а я, как все, глупею, когда плачу… Уходи, Катрин, уходи!..

И он вывел Катрин из хижины, но на пороге встретил Консьянса.

— Вот как, — сказал Бастьен, — теперь ты меня ждешь.

— Я понимаю, что ты сделал для меня, Бастьен, просто я хотел с тобой поговорить.

— Со мной?

— С тобой.

— Со мною одним?

— С тобой одним.

— Тотчас?

— Нет, завтра, когда Мариетта будет в городе, а доктор Лекосс — у постели дедушки.

— Согласен! Я отведу лошадей соседа Матьё на водопой и буду ждать тебя за домом, у трех дубов.

— Спасибо, Бастьен.

— Ах, — сказала Катрин, уходя, — а он скрытен, этот господин Консьянс.

— Возможно, так, — возразил гусар, — но в двух передрягах он доказал мне, что он не из тех, кто распускает слухи, причиняющие людям немало беспокойства.

Для бедного семейства день прошел в обычных делах, но теперь к ним добавились слезы и новые хлопоты, вызванные болезнью папаши Каде. Однако, дав Консьянсу способность понимать язык животных, Господь, похоже, точно таким же образом наделил его даром разгадывать смысл нечленораздельной прерывистой речи старика. Стоило папаше Каде пожелать чего-либо, как его желание исполнялось. Как только его словно остекленевшие глаза поворачивались к какому-то предмету, Консьянс брал этот предмет и извлекал из него именно ту пользу для больного, какую, по всей видимости, желал для себя сам больной.

На следующее утро Консьянс, вместо того чтобы повезти вместе с Мариеттой молоко в Виллер-Котре, попросил девушку пойти туда без него, причем тотчас, начав визиты с доктора Лекосса, если он еще не уехал в Арамон.

Мариетта никогда не спрашивала Консьянса, что означали его поступки; она знала: благодаря своего рода внутреннему озарению, свет которого, как она видела, переполнял глаза Консьянса, всякое действие юноши таило в себе свой смысл. Мариетта отправилась в город с Бернаром, которому потребовался трижды повторенный приказ Консьянса, чтобы решиться на разлуку с хозяином и пуститься в дорогу с Мариеттой.

Бастьен, по обыкновению, водил лошадей соседа Матьё на водопой точно в девять утра. Но в этот день, спеша оказать Консьянсу услугу, о которой тот, без сомнений, попросит у него, гусар подъезжал к трем дубам без десяти минут девять.

Консьянс лежал под одним из них. Заметив Бастьена, он поднялся.

Со своей стороны гусар, увидев юношу, погнал быстрее трех своих лошадей, а подъехав к трем дубам, спрыгнул на землю и хотел было привязать животных к дереву.

— Нет, — сказал Консьянс, — этого не надо делать. Мне хватит и двух минут, чтобы поговорить с тобой, Бастьен.

— Четыре минуты, бедный мой Консьянс… Ей-Богу, мы так давно не говорили друг с другом и скоро лишимся этого удовольствия.

— Я хотел тебя попросить, дорогой мой Бастьен, — сказал юноша, — передать мне во всех подробностях то, что произошло между тобой и супрефектом.

— А, хорошо, — согласился гусар, — если ради этого ты встретился со мною, такое дело, ей-Богу, не стит усилий.

И он снова взял поводья в руки.

— Очень даже стит, — возразил Консьянс, — ведь мне нужно знать все, что он сказал тебе, Бастьен.