Континент Евразия
Шрифт:
К какому же выводу приведут нас наблюдения над разнообразием экономической природы областей, составляющих соответственно Китай, Северную Америку и Россию, если сопоставить эти наблюдения с приведенными выше указаниями о положении данных географических миров относительно океана, а также о возникающих в "континентальных" сферах внутриконтинентных экономических "притяжениях"? Означает ли такое разнообразие, что сферы эти в процессах экономического своего развития могут приблизиться в состоянию "хозяйственного самодовления"? Такое предположение абсурдно, поскольку "самодовление" мыслится как нечто абсолютное, как некая "китайская стена"… Весьма вероятно, что в ближайшем будущем даже Китаю непосильно воздвигнуть такую экономическую "стену"… Но в отрицании идеи утопического "самодовления" нельзя закрывать глаза на то существенно различное положение, которое занимают в современности и неизбежно сохранят в будущем различные политико-экономические цельности мирового хозяйства, в их отношении к "мировому рынку". Для одних из них общение с мировым рынком осуществляет самые основные процессы хозяйственного обмена, процессы "уравнения" промышленности добывающей и обрабатывающей, "промышленности" и сельского хозяйства, а также процессы экономического "дополнения" как промышленных, так и земледельческих областей умеренного пояса земледельческими странами теплого пояса (ввоз хлопка, риса, чая, кофе, пряностей и т. д.). Такой порядок явлений господствует в политико-экономических цельностях, в которых таможенно-географическая граница охватывает сравнительно узкий круг земель и где области, охваченные этой границей, относительно однородны в своей экономической природе; например, явно предопределены, в своей совокупности, к преобладанию в их пределах "промышленности", что вызывает необходимость ввоза продуктов сельского хозяйства; а поскольку являются областями сельскохозяйственными, лежат в пределах одного и того же климатического пояса. Таковы главные промышленные страны Западной Европы: Англия и Германия. Будучи, в осуществлении и потенции, странами по преимуществу "промышленными", они обращены к мировому рынку в своей потребности в продуктах питания, а также в сырье как умеренного, так и теплого пояса. Иначе обстоит дело там, где в таможенно и пространственно единое целое сопряжены страны,
Эти два условия влияют в двух противоположных направлениях на структуру мыслимых отношений современной России к "мировому хозяйству". Было бы безумием проповедовать в истощенной и разоренной стране принципы хозяйственного "самодовления"; какие могут быть внутриконтинентные притяжения, когда "притягиваться" нечему! Но было бы неправильно думать, что состояние интенсивного ввоза иностранных товаров, и прежде всего фабрикатов, оплачиваемых, в лучшем случае, вывозом сырья, которое наступит вслед за тем, как Россия вновь откроется для международного обмена, — что это состояние есть нормальное и длительное… Из всех великих цельностей мирового хозяйства Россия есть наиболее "обездоленная" в смысле возможностей океанического обмена. И Россия, обнаружившая в последние века своего существования, в частности в последние годы, великие потенции мощи политической и культурной и великую напряженность искания, — Россия не удовольствуется, конечно, диктуемой этой обездоленностью ролью "задворков мирового хозяйства". И в своем экономическом устремлении она неизбежно придет к интенсификации своего сельского хозяйства в пределах умеренно-холодных и умеренно-теплых областей, к расширению используемой (что во многих случаях значит орошаемой) площади примыкающих к ней областей субтропических и отчасти к реконструкции, отчасти к созданию наново мощной, удовлетворяющей внутренние потребности промышленности — там, где к тому имеются естественные данные, т. е. прежде всего в некоторых южных и восточных окраинно-европейских и азиатских провинциях, и затем в Центре и на Северо-западе…
Транспортная обездоленность огромного круга се областей (связанная с нарочитой их "континентальностью") побудит не рассчитывать на мировой рынок и призовет к жизни центры производства многих — доселе ввозных — продуктов в собственных пределах; создание таких центров в свою очередь расширит базу и усугубит действенность внутриконтинентных притяжений. Можно быть уверенным, что в интенсивном использовании принципа континентальных соседств географический мир России-Евразии действительно представит собою образ некоторого хозяйственного "самодовления", не буквального, конечно, но в смысле завершения в пределах этого мира основных явлений взаимоуравнения и взаимоуравновешения главнейших географически-экономических стихий современного хозяйства. В среде политико-экономических цельностей мира Россия-Евразия явится сферой самодовления по преимуществу — и притом в сочетании областей, определяемом нс прихотью политических судеб, как это мы видим на примере нынешних "колониальных", "океанических" империй, но необходимым, неустранимым, при неизменности техники, взаимотяготением стран, обращенных друг к другу силой "океанической" своей "обездоленности". Такое взаимотяготение определяется объективным географически-техническим фактором. Государственная политика, направленная к созиданию "самодовления", может лишь дополнить и усилить влияние этого фактора…
С точки зрения этих положений и категорий нужно оценивать господствовавшую в России долгое время политику искания "выхода к незамерзающему морю". Нельзя, конечно, отрицать обоснованности стремлений Hinterland'a обладать морским побережьем. Но не только это стремление двигало наших теоретиков океанически-понтической политики. Так как выход русского Hinterland'a к побережью сплошь и рядом не дает выхода к "незамерзающему", а тем более к "открытому" морю, то такой выход стремились найти хотя бы в стороне от основного круга земель Российского мира; обретали его на Квантунском полуострове. Но воздвигаемый здесь Дальний поистине оказывался лишним. Те, кто приказали его строить, не понимали, что в таком искании "выхода к морю" океан, как путь осуществления основного промышленно-сельскохозяйственного и междуклиматического обмена, был не перед ними, но за их спиной, т. е. не океан-море, но континент-океан. Ибо то, что в экономическом смысле дает океан, соединяя, напр., Англию с Канадой, как страной пшеницы, Австралией, как страной шерсти, Индией, как областью хлопка и риса, то в пределах Российского мира дано континентальным сопряжением русских промышленных областей (Московской, Донецкой, Уральской, а в потенции также Алтайско-Семиреченской), с русскими черноземными губерниями (пшеница!), русскими скотоводческими степями (шерсть!) и "русскими субтропиками": Закавказьем, Персией, Русским Туркестаном, а в потенции также Туркестаном Афганским, Китайским и Кульджей (хлопок и рис!)… И в отношении к действительному и мыслимому хозяйственному самоутверждению этих областей, созидающему взаимную экономическую их связь и "самодовление", выход к океану через Дальний был подлинно выходом в пустоту…
Нельзя ни на минуту забывать трагической бедности, убожества современного хозяйства Российского. Но даже помимо горестей момента, даже в перспективе на будущее, в результате успеха и творчества, оно всегда, в известной степени, пребудет незавершенным, и не только в том смысле, что оно не может в своих недрах удовлетворить, напр., своих потребностей в специфически тропических продуктах, но и во многих других смыслах. И поэтому, в определенной степени, море, как связь с "мировым рынком", нужно и останется нужным России; но необходимо понять ту существенно ограниченную роль, которая выпадает на долю "океанического", "морского" принципа в построении хозяйства Российского… Следует добиваться реальной гарантии, что флот противника не будет пропущен через проливы и не придет громить берега Черноморья. Полезно приобрести выход на Персидский залив (хотя бы с точки зрения возможности организовать, при помощи этого "выхода", наиболее дешевым и удобным способом ввоз во внутреннюю Россию тропических продуктов). Но нужно помнить, что в деле хозяйственного становления России и та, и другая задачи являются, в известном смысле, принципиально второстепенными. Какой бы выход в Средиземное море или к Индийскому океану ни нашла бы Россия, морской прибой не принесет своей пены к Симбирскому "Обрыву". И Симбирску, вместе с необозримым кругом других областей и мест России-Евразии, придется все так же ориентироваться не на обретенный выход к "теплому" морю, но на присущую им континентальность… Не в обезьяньем копировании "океанической" политики других, во многом к России неприложимой, но в осознании "континентальности" и в приспособлении к ней — экономическое будущее России.
B.B. БАРТОЛЬД КАК ИСТОРИК
В лице скончавшегося в августе 1930 г. Василия Владимировича Бартольда понесло тяжелую, невосполнимую потерю не только русское востоковедение, как таковое, но и русская историческая наука. В. В. был не только знатоком восточных языков. Он был и крупным историком.
Свою научную деятельность он начал в первой половине 1890-х годов [330] . В 1893–1894 гг. он произвел поездку с научною целью в Среднюю Азию (отчет о ней появился в 1897 г.). Уже тогда определился интерес Василия Владимировича к истории кочевых народов. Но этот интерес, и в силу индивидуальных черт его научного облика, и по природе предмета, отнюдь не приводил к сужению его исторического горизонта. Больше всего В. В. поработал над историей народов турецкого корня. Между тем, по собственному его выражению, "для изучения истории турецких народностей недостаточно быть туркологом; необходимо быть также, смотря по тому, какой эпохой интересуешься, синологом, арабистом или иранистом". Бартольд был арабистом и иранистом и широко использовал данные синологии. Если к этому прибавить, что В. В. был большим знатоком как европейской (включая античную), так и русской исторической литературы, то станет ясен объем его эрудиции. В этой связи нельзя признать случайной тему его диссертации, появившейся в 1898–1900 гг.: "Туркестан в эпоху монгольского нашествия" (две части). Эпоха монгольского расширения и монгольского владычества интересовала В. В. в течение всей его научной деятельности [331] . И о нем самом можно сказать, что он был ученым с "монгольскими горизонтами". Монголы основали ведь "самую обширную империю, когда-либо существовавшую". И знания В. В. были столь же обширны, как область монгольского владычества. Они обнимали историю всех тех земель, "до которых доходили копыта монгольских коней", и в некоторых случаях даже выходили за эти пределы.
330
Первая печатная его работа появилась в 1892 г.
331
Его пробная лекция на соискание звания приват-доцента была посвящена "образованию империи Чингисхана" (прочтена в С.-Петербургском университете 8 апреля 1896 г.).
Памятником ирановедной эрудиции В. В. является "Историко-географический обзор Ирана" (С.-Петербург, 1903), возникший в связи с чтением лекций на факультете восточных языков С.-Петербургского университета. Эта книга заключает в себе огромное количество разнообразных сведений. При этом написана она настолько просто и образно, что читатель не только не утомлен обилием собранного материала, но, наоборот, увлечен им и как бы собственными глазами созерцает описываемые автором области. Особое внимание уделено сохранившимся в Иране памятникам старины. Редко какая страна была описана, с этой стороны, так удачно, как это сделано В. В. в его сравнительно кратком обзоре. В исторической части обзора центральное место занимает повествование об эпохе владычества в Персии монголов (вторая половина ХIII — первая половина XIV века). Краткими, но выразительными чертами охарактеризовано правление ильханов Аргуна (1284–1291 гг.) и Газана (1295–1304 гг.). При них расцвет культуры на территории Персии достиг особенной высоты. В этой книге, несмотря на географический и археологический характер темы, В. В. проявляет чутье и к остальной стороне явлений. Так, он описывает "демократическое движение", возникшее в Гиляне во второй половине IX века. Оно было вызвано попыткой местной династии "захватить в свою пользу участки необработанной земли, находившиеся до того в общем пользовании и никому не принадлежавшие" [332] . Показателен в этом смысле и целый ряд других характеристик. Эта черта в творчестве В. В. наметилась уже во второй части "Туркестана в эпоху монгольского нашествия" (см. выше) [333] . В ней относительно "первого устроителя Хорасана — Абдаллаха б. Тахира (830–844)" он извлекает, напр., у мусульманского историка указание, что правитель этот "владел Хорасаном так, как еще не владел им никто… заботился об интересах крестьян, как кормильцев остального населения, велел составить свод правил о пользовании водой для искусственного орошения и далеко опередил свое время своими взглядами на значение науки, к которой, по его мнению, надо было открыть широкий доступ всем желающим и предоставить ей самой отличить достойного от недостойного" [334] .
332
Историко-географический обзор Ирана, с. 156.
333
Необходимость изучения аграрной истории Средней Азии В. В. подчеркивал еще ранее в статье в "Средне-Азиатском Вестнике" (Ташкент, 1898, ноябрь).
334
Туркестан в эпоху монгольского нашествия, часть II, с. 219.
Именно В. В. Бартольд дал понимание борьбы Темучина с одним из его соперников — Джамугою, как борьбы аристократического начала с демократическим [335] . Немалое внимание уделял В. В. социальным вопросам и в позднейших своих работах. В монографии, посвященной Улугбеку (о ней см. ниже), он отмечал, что этот государь держал сторону "аристократических слоев населения". При нем "именно дервиши отстаивали шариат и обличали в нарушении его правил как представителей верховной власти, так и официального главу мусульманского духовенства. Все это делалось во имя интересов народных масс; как в Европе последовательные коммунисты отвергали науку и искусство, недоступные для народных масс, так в Туркестане XV в. представители дервишизма были противниками всякой книжной учености, не исключая и богословия" [336] . В полном согласии с этой характеристикой очерчивается облик ходжи Ахрара, фактически правившего в Самарканде в течение 40 лет (с 1451 г.) 3 [337] : "своим богатством и влиянием он старался пользоваться на благо народа. Жизнь и интересы высших классов, лучшим представителем которых был Улугбек, были для него непонятны; как последовательные европейские коммунисты, он, по-видимому, отрицал всякую культуру, недоступную народным массам" [338] . В "Истории культурной жизни Туркестана", вышедшей в свет в 1927 г., собран значительный материал по социальной истории этой страны при русском владычестве. Рассмотрена политика, направленная против "прежней служебной аристократии" среднеазиатских ханств. Представители ее были лишены принадлежавших им земельных имуществ " [339] . Намечен процесс зарождения крупной туземной буржуазии [340] . Данные по социальной истории имеются и в работе В. В. по истории киргизов [341] .
335
О возражениях, выдвинутых по этому поводу Г. Е. Грум-Гржимайло и В. Л. Котвичем, см. книгу Эренжена Хара-Давана: Чингисхан, как полководец, и его наследие. Белград, 1929, с. 26–28.
336
Улугбек и его время. Петроград, 1918, с. 95.
337
Улугбек правил там же с 1410 по 1449 г.
338
Цит. соч., с. 139–140.
339
История культурной жизни Туркестана, 1927, с. 190, 193 и др.
340
Цит. соч., с. 142 и др.
341
Киргизы (исторический очерк). Фрунзе, 1927, в особенности с. 49–50 и 57.
Эти факты позволяют утверждать, что одной из сторон своего творчества В. В. примыкал к тому "социальному" направлению в историографии, которое получило широкое развитие в России. В области европейской истории эта струя представлена именами М. М. Ковалевского, Н. И. Кареева, П. Г. Виноградова, И. В. Лучицкого, в сфере византиноведения — В. Г. Васильевским и Ф. И. Успенским, в истории античного мира — М. И. Ростовцевым (называем только крупнейшие имена).
Но эта сторона отнюдь не была единственной, не была она и преобладающей в научном творчестве В. В. Бартольда. Не подлежит сомнению его интерес к проблемам географического истолкования истории. Правда, В. В. не считал себя специалистом в тех отделах так наз. "доисторической" археологии, которые дают возможность с особенной ясностью установить связь между общественной жизнью людей и географическими условиями [342] . "Конечно, — отмечал он, — и письменной истории достаточно, чтобы убедиться в том, как часто под влиянием действий человека изменялось… "лицо земли" и соответственно изменялись хозяйственные возможности… хорошо известен факт, что юг нынешней Европейской России имел значение для международной хлебной торговли в IV в. до н. э. и снова получил такое значение только в XIX в. н. э. В 1918 г. достаточно было кратковременного запущения Петербурга, чтобы лес в черте города снова проявлял свою деятельность, и ботаники в самом городе могли собирать соответствующие растения" [343] . В этих словах интерес к географической стороне явлений сочетается с вниманием к экономической истории, в частности к истории торговли. Эти предметы также входили в круг ведения В. В. Чуть ли не в каждом его труде мы встречаемся с данными по истории земледелия и промышленности [344] . Но пристальнее всего он изучал именно историю торговли. Первые главы "Истории культурной жизни Туркестана" в значительной степени посвящены рассмотрению торговых сношений в пределах евразийской "великой степи". "Распространение арамейских шрифтов среди иранцев и турок Средней Азии, как некогда распространение финикийского шрифта вдоль берегов Средиземного моря и Индийского океана, было, конечно, связано с развитием тортовых сношений". Культурная деятельность согдийцев и "их мусульманских потомков — сартов вдоль караванных путей Средней Азии мало уступает культурной деятельности финикиян вдоль путей морской торговли" [345] .
342
Все-таки слова В. В. в письме к автору этих строк о "крайней скудости" его познаний "в области так называемой доистории" нужно считать преувеличением. Они должны быть отнесены за счет личной скромности знаменитого ученого. В. В. продолжал: "Я всегда считал своим исключительным призванием изучение письменных источников, хотя, конечно, и в этой области сделал гораздо меньше, чем мне бы хотелось" (письмо от 28 дек. 1929 г.).
343
Эта выдержка, как и несколько последующих, заимствована из писем В. В. к автору этих строк и публикуется здесь впервые.
344
Особую работу В. В. посвятил "Истории орошения Туркестана" (С.-Петербург, 1914).
345
История культурной жизни Туркестана, с. 12–13. Ср. также: Очерк истории туркменского народа, сборник "Туркмения", том 1. Ленинград, 1929, с. 7.
Специальное внимание к истории торговых путей сказывается и в "Очерке истории туркменского народа", появившемся в 1929 г. Здесь довольно подробно прослеживается история торгового пути "из России через устье Волги и полуостров Мангышлак в Хорезм" [346] . Волжскому пути, в его значении для раннего периода русской истории, В. В. Бартольд посвящает ценные замечания в своей "Истории изучения Востока в Европе и России". Там же он говорит о походе Святослава на хазар и последовавшем уходе его из хазарских земель: "Для истории России этот факт имел большое значение; если бы русские тогда остались на Волге, они, наверное, подчинились бы мусульманской культуре; Святослав пожертвовал бы Киевом для Итиля, как потом хотел пожертвовать им для Переяславца" [347] . Та же мысль повторена в статье В. В. "Кавказ, Туркестан и Волга" [348] . Вообще же статья эта в значительной мере посвящена истории торговых путей, проходивших чрез указанные в ее заглавии страны. Вместе с тем В. В. прослеживает в ней миграцию культурных средоточий. При Ахеменидах западный Кавказ "по уровню культурного развития" стоял выше восточного. В эпоху арабских географов Х века, "в противоположность древности, прикаспийская часть Кавказа в культурном отношении стояла гораздо выше черноморской". В современности восточные кавказцы — азербайджанцы "отстали от грузин и армян". Здесь намечается своеобразная "периодическая ритмичность" в миграции культурных средоточий [349] .
346
Цит. соч., с. 38 и др.
347
Цитуем по второму изданию "Истории". Ленинград, 1925, с. 167.
348
Известия Кавказского Историко-Археологического Института в Тифлисе. Тифлис, 1926, с.6.
349
Понятие "периодической ритмичности" исторического процесса выдвинуто Г. В. Вернадским (Начертание русской истории, часть 1. Прага, 1927, с. 16).