Континент Евразия
Шрифт:
Между “сердечной землей” и морской цивилизацией расположены береговые зоны, rimland. За контроль над ними ведется стратегическая борьба континенталистов и талассократов.
Такова в самых общих чертах картина геополитического видения основных факторов государственного, цивилизационного, идеологического и политического хода истории. В основе таких воззрений лежит принцип “географии как судьбы”.
Англосаксонские геополитики применяя научные данные к конкретной политической действительности, делали на этом основании вывод о принципиальной и структурной противоположности собственных интересов интересам континентальных держав — в первую очередь России и Германии. На основании этого самой большой опасностью представлялась перспектива русско-германского геополитического и стратегического альянса, так как он мог бы укрепить беспрецедентным образом мощь двух континентальных, теллурократических держав.
Германские геополитики внимательно рассматривали выводы англосаксов и приходили к аналогичным выводам, только с обратным знаком. Так Карл Хаусхофер глава немецкой геополитической
Обычно историки геополитики, говоря о континентализме, заканчивают свой разбор школой Хаусхофера, считая ее прямым антиподом англосаксонской линии. Но в этом-то и состоит самое удивительное. Одновременно с Карлом Хаусхофером развивалась полноценная и самостоятельная геополитическая доктрина, еще более последовательная и законченная нежели германская модель, так как в отличие от двойственного положения Германии, здесь континентальный выбор был органичным, естественным и единственно возможным. Речь идет о теориях Петра Савицкого.
372
Там же. Карл Хаусхофер “Континентальный Блок: Берлин — Москва — Токио” стр.32–36.
Савицкий является фигурой ничуть не уступающей по масштабу Хаусхоферу или Макиндеру. Он представляет собой голос той реальности, которую именуют heartland, “сердечная земля”. И именно эта сугубо геополитическая категория, учитывающая и принимающая весь объем уникального геополитического подхода, всю колоссальную теорию “исторической функции пространства”, стоит в самом центре мировоззрения Савицкого и его сподвижников. Это и есть Россия-Евразия. Россия-Heartland, Россия-Срединная земля… Именно Савицкий является той личностью, которая наиболее адекватно и последовательно дала осмысленный и полноценный ответ на проблему, поставленную геополитикой как наукой. Если американец Мэхэн (а позже Спикмен) выразил основной вектор американской геополитики — как магистральный путь к принятия полноты ответственности за мировою талассократию, к превращению в “главный остров” мира; если англичанин Макиндер рассматривал талассократию как стратегическую судьбу Англии и всего англосаксонского мира; если француз Видаль де ля Блаш полагал, что геополитическое будущее Западной Европы (в частности Франции) лежит в тесной солидарности с Англией и Америкой; если немец Хаусхофер полагал, что будущее Германии зависит от эффективного противостояния на планетарном уровне западному талассократическому блоку, то от лица геополитических интересов России последовательно и ответственно выступал один единственный человек — Петр Николаевич Савицкий [373] , разработавший полноценную и развитую теорию специфически русской геополитики, осознающей свою континентальную миссию, радикально противостоящую талассократическим тенденциям и принимающую свою материковую, сухопутную, и поэтому универсальную судьбу.
373
Подробно о соотношении геополитических доктрин Макиндера, Хауфхофера, Мэхэна, и Савицкого см. книге А.Дугин “Основы Геополитики. Геополитическое будущее России”, Москва, 1997.
То досадное обстоятельство, что этот великий человек был незаслуженно забыт, что его имя в контексте геополитической науки практически не упоминается. является глубокой несправедливостью. Без него и его идей геополитический дуализм представляется неравномерным. Талассократический полюс и противостоящий ему германский континентализм считаются классическими позициями, породившими собственные школы и теории, а русский полюс рассматривается как бессловесный, исполняющий свою геополитическую миссию по инерции, бездумно и не рефлекторно. Это абсолютное заблуждение, и тексты Петра Савицкого являются прекрасным и выразительным опровержением такого мнения.
Теллурократия в ее самой радикальной и последовательной форме имеет свое выражение, свое школу, своих выдающихся теоретиков. Оппозиция Востока и Запада, буржуазного меркантилизма и либерализма с одно стороны, и идеократических форм с другой, прекрасно осознавалась и осмыслялась евразийцами, которые — в их левом крыле — довели логику этого дуализма до самых последних выводов и … признали правоту большевизма, выполнявшего, с геополитической точки зрения явно континенталистскую функцию.
Макиндер называл русские земли “географической осью истории”. Евразийская геополитика представляет собой концептуализацию стратегических, культурных и духовных интересов этой оси. В евразийцах ось истории обретает свой голос, пронзительно и однозначно заявляет о себе.
Все упоминания о евразийцах и их истории постоянно сопровождается указанием на утопичность их воззрений, на их идеализм, абстрактность. Именно в этой утопичности и романтизме принято видеть причину их исторического краха. Но приглядимся к этой проблеме внимательней. Большевики тоже были утопистами, и их взгляды даже в общем контексте хаотических настроений предреволюционной поры казались верхом экстравагантности и мечтательности. И тем не менее, эта небольшая секта фанатиков смогла перевернуть устои гигантской, консервативной, довольно пассивной страны. И после всех экспериментов, даже закончившихся крахом спустя более 70 лет, вряд ли найдется кто-то, кто осмелился бы утверждать, что коммунистический утопизм помешал большевикам создать на определенный и довольно период времени уникальное новаторское авангардное и сносно функционирующее государственное образование. Тот или иной утопический проект реализуется или не реализуется отнюдь не из-за того, что он слишком абстрактен или далек от суровой реальности. Причины гораздо глубже. Кстати, наряду с теми же большевиками, в России существовало множество иных и мощных и решительных и довольно фанатичных партий (левые эсеры или анархисты, к примеру), но они растворились в истории, почти ничего не оставив после себя.
Утопизм, безусловно, присущ евразийскому мировоззрению. Но он присущ вообще любому проекту, ведь сущность проекта как раз и заключается в том, чтобы изменить актуальное состояние реального положения вещей, а не концептуализировать постфактум статус кво. Заметим, что наиболее последовательный “антиутопизм” привел самых радикальных либеральных авторов (например, фон Хайека) к отрицанию и дискредитации самого понятия “проект”, распознанного как нечто “аморальное” [374] (так как осуществление проекта сопряжено с насилием над существующим де факто положением вещей).
374
См. “Элементы”, 1995, номер 5. Ален де Бенуа “Хайек: Закон Джунглей” стр.43–47.
Поэтому указание на “утопизм”, будучи справедливым, еще ничего не объясняет. Да, многие евразийские предвиденья оказались либо не точными, либо слишком поспешными. Так евразийцы предвидели быстрый крах марксизма в России, и перерождение правящего режима под давлением внутренних энергий в идеократическое государство Третьего Пути с доминирующей консервативно-революционной идеологией. Они полагали, что Православие и религиозный дух в скором времени вытеснят марксистскую ортодоксию, и на место большевизма придет идеология евразийства и его партийное выражение. Когда к концу двадцатых годов стало очевидно, что такой поворот событий маловероятен, евразийцы подошли к важнейшей для движения черте — либо надо было признать (как Устрялов и национал-большевики), что евразийский идеал в большевиках и воплотился, либо надо было оказаться от основной идеи, признав правоту реакционного и радикально антисоветского крыла эмиграции, утверждавшего, что “Россия кончилась”, что “весь народ впал в сатанизм” и “продался дьяволу” и что только “интервенция Запада и оккупация им России может изменить ситуацию к лучшему”.
Это была самая драматическая эпоха для всего евразийского движения. Бесконечная ностальгия по оставленной родине, усталость от сирого эмигрантского существования, нарастающая неприязнь к безразличному, эгоистическому Западу и его культуре, моральный надлом и внутри эмигрантские склоки — все это постепенно разрушило изначальный авангардный пафос, обессилило вождей, внушило скепсис и сомнения рядовым активистам.
Георгий Флоровский, разочаровавшись во всем, выбрал крайне правый путь, замкнулся в богословской тематике, переехал в США и, начав с отстаивания абсолютной чистоты Православия [375] ,окончил тем, что стал лидером эйкуменического движения, которое, по всем параметром, глубоко чуждо православном духу.
375
Как будто в нашей Церкви все так ясно, и нет никаких проблем и парадоксов; у Флоровского постоянно повторяется выражение “смутился”, такой-то смутился об одном богословском вопросе, такой-то о другом, и складывается впечатление, что задача заключается не в том, чтобы найти истину, а чтобы паче чаяния “не смутиться”, даже ценой выспреннего повторения витиеватых, но бессодержательных банальностей.
Но оставим Флоровского и других критиков евразийства справа. Гораздо важнее понять смысл евразийского замысла, основанного на особой диалектике, самостоятельной и оригинальной геополитической доктрине, уникальном духовном синтезе.
Евразийцы сформулировали в общих чертах модель Русской Утопии, причем сочетающей в себе как резюме консервативных славянофильских и народнических чаяний, так и футуристические и мобилизационные, авангардные мотивы. Эта евразийская Утопия, объединяла в себе критический реализм, строгое знание об экономико-технической и промышленной стороне реальности с предельным идеалистическим, духовным напряжением. Интуиции Достоевского о всечеловеческой миссии русского народа, традиционное учение о Москве-Третьем Риме, о Святой Руси, ковчеге спасения и даже коммунистический хилиастичсекий мессианизм большевиков (Третьего Интернационала) все эти важнейшие тенденции русской истории, аспекты уникальной и не имеющей аналогии Русской Судьбы переводились евразийцами в форму законченного мировоззрения, одновременно и непротиворечивого, и открытого для всех возможных форм уточнений и нюансировок [376] .
376
См. на эту тему также “Элементы”, 1996, номер 8. “Геополитика Православия” ЦСМИ, стр.38–42 и А.Дугин “Тамплиеры Пролетариата”, Москва, Арктогея, 1997