Контракт с Господом
Шрифт:
– В таком случае, коли уж ты решил разговориться, расскажи, что ты знаешь о Хакане.
Орвилл в страхе зажмурился. Так вот в чем дело!
– Ничего я о нем не знаю. Нет, что-то, конечно, слышал...
– Врешь, дерьмо!
– оборвал собеседник, с силой ударив его еще несколько раз.
– Кто велел тебе его найти? Кто еще знает про Иорданию?
– Я ничего не знаю ни про какую Иорданию.
– Врешь!
– Истинная правда. Клянусь Аллахом!
Эти слова, похоже, стерли с нападавших налет вялости. Назим сильнее сжал рукоятку револьвера. Другой снова
– Ты омерзителен, кундех. Посмотри, на что ты потратил свои таланты. На то, чтобы втоптать в грязь свою веру. На то, чтобы предать своих братьев-мусульман. И всё это - за тарелку чечевичной похлебки!
Острие шампура заскользило по груди Орвилла и остановилось чуть выше левого соска молодого человека. От резкого толчка жирное тело заколыхалось, волна прошла от пупка до подбородка. Металл поцарапал кожу, выступила крошечная капелька крови, которая тут же смешалась с холодным потом.
– Вот только здесь речь идет не просто о чечевичной похлебке, продолжал незнакомец, пока стальное острие, путешествуя по правой руке Орвилла, слегка царапало кожу.
– У тебя есть собственные дома, хорошая машина, подчиненные... Посмотри на свои часы, да будет благословенно имя Аллаха.
Можешь оставить их себе, если выпустишь меня отсюда, подумал Орвилл, но не сказал вслух, потому что не хотел, чтобы его снова проткнул шампур. Вот же дерьмо, не могу придумать, как из этого выпутаться. От судорожно подыскивал нужные слова, которые бы заставили нападавших испариться. Но пульсирующая боль в переносице и в руке просто кричала о том, что таких слов не существует. Он почувствовал, как забурлило в желудке, который вот-вот опустошится.
Свободной рукой Назим снял часы и передал его второму.
– Ну надо же... Жежер-Лекультр. Только лучшее, да? Сколько правительство тебе заплатило за то, чтобы ты стал стукачом? Уверен, что много, если ты можешь покупать часы за двадцать тысяч долларов.
Он бросил часы на пол и стал их топтать, словно пытался выбить из них жизнь. Правда он мало чего добился - лишь трещины на стекле, так что этот жест потерял театральность, которой террорист хотел добиться, и ему пришлось ненадолго перевести дух.
– Я лишь охочусь на преступников, - сказал Орвилл.
– У тебя нет монополии на понимание посланий Аллаха.
– Не смей больше произносить его имя, - ответил тот, плюнув Орвиллу в лицо.
Верхняя губа Орвилла непроизвольно подрагивала, но калифорниец не был трусом. Он понимал, что скоро умрет, и решил сделать это с максимальным достоинством.
– Умак занья феех эрд [17] , - сказал он, глядя террористу прямо в лицо и пытаясь не заикаться.
Глаза мужчины озарились яростью. Он явно ожидал, что Орвилл сдастся, начнет умолять. Только не этой демонстрации потрясающей храбрости.
17
Твоя мать трахалась с обезьяной (араб.)
– Ничего, сейчас ты зарыдаешь, как девчонка, -
Рука поднялась и снова опустилась, вонзив шампур в правую ладонь Орвилла, который не смог сдержать беззащитного завывания, имеющего так мало общего с бравадой несколькими секундами ранее. В воздух взметнулся фонтан крови, приземлившись в открытый рот Орвилла, тот захлебнулся и начал кашлять, содрогаясь в спазмах, каждое покашливание с болью отдавалось в руках, пригвожденных к столу огромными стальными булавками.
Кашель постепенно затих, и пророчество террориста исполнилось: по щекам Орвилла скатились две крупные слезы, упав на стол. Похоже, только этого и ждал мучитель, чтобы освободить Орвилла от страданий. Он поднял другой кухонный инструмент: тридцатисантиметровый нож.
– Конец тебе, кунех.
Орвилл услышал выстрел, металлическим эхом отразившийся от сковородок, выстроившихся на стенах в ряд, как послушные солдаты, и террорист рухнул на пол. Его напарник даже не успел повернуться, чтобы узнать, откуда прилетела пуля. Он перепрыгнул через кухонную стойку, расколов кафель пряжкой на ремне, и приземлился на руки. Второй выстрел выбил щепки из дверного косяка, примерно в полуметре над головой Назима, и тот исчез.
Орвилл, совершенно голый и распятый, с разбитым лицом, продырявленными ладонями и залитый кровью, едва смог повернуться, чтобы рассмотреть своего спасителя. Это был худой белокурый парень лет тридцати, в джинсах и, как показалось в сумраке кухне, в чем-то похожем на рубашку священника.
– Ну и видок у тебя, Орвилл, - сказал священник, обходя его сбоку, по следам второго террориста. Сжимая пистолет обеими руками, он резко высунулся за дверь. Там была лишь пустая гостиная и открытое окно.
Священник вернулся к Орвиллу, который недоверчиво потер бы глаза, не будь его руки пришпилены к столу.
– Я вас не знаю... Но всё равно спасибо. Освободите меня, пожалуйста, - при его сломанном носе и выбитых зубах это прозвучало как: "Я ваф не фнаю... Но фсё рафно фпафибо..."
– Сожми зубы. Сейчас будет больно, - молодой священник резким движением выдернул шампур из его правой руки. Несмотря на то, что он старался сделать это по возможности менее болезненно, Орвилл всё равно не сумел сдержать крика.
– А знаешь, тебя нелегко было разыскать.
Орвилл прервал его, подняв руку, в которой явственно виднелась дыра размером с одноцентовую монету. Стиснув зубы от боли и усилия, Орвилл перекатился на левый бок и сам выдернул второй шампур.
На этот раз он не закричал.
– Можешь идти?
– спросил священник, помогая ему подняться.
– Сейчас в Ватикане поляк?
– Уже нет. Моя машина в двух шагах отсюда. Ты не догадываешься, куда делся твой гость?
– А мне почем знать?
– ответил Орвилл, схватив рулон бумажных полотенец, висящий у кухонного окна, и кое-как обматывая руки, по пол-рулона на каждую. Его ладони стали похожи на гигантскую сладкую вату, которая постепенно краснела в центре.
– Брось это и отойди от окна. В машине я тебя перебинтую. А я-то думал, что ты эксперт по образу мыслей террористов.