Контракт с Господом
Шрифт:
– Ага... прям как в треклятом Вьетнаме.
– Э, да ладно тебе, ни в каком Вьетнаме ты не был. Мой отец был во Вьетнаме.
– Твоему папаше уже семьдесят стукнуло.
– И потому Луиса с косичкой теперь кличут Луисом Лысым. Представь, какой это был кошмар. Надеюсь, там у тебя не осталось ничего ценного, потому как завтра всё будет покрыто дерьмом.
Охранник еще раз проверил огромный монитор, расположенный в гигантском вестибюле. Лампа тревоги в зале 328Е моргала желтым светом, что означало проблемы с канализацией или с газом.
Он сверился по внутренней документации, где находится зал 328Е, и побледнел.
– Черт. Это же главный конференц-зал. На тридцать восьмом этаже.
– Уууу, плохи дела, коллега, - сказал толстяк.
– Уверен, что там полно кожаных кресел и картин Ван Гонга.
– Ван Гонга? Вот же ты неуч. Ван Гога, а не Ван Гонга.
– Да знаю я, кто такой Ван Гог. Итальянский художник.
– Ван Гог - немец, а ты придурок. Ладно, пошли в "Шпинато", а то он скоро закроется, а я помираю с голоду.
Охранник (который был любителем искусства) не стал объяснять, что Ван Гог был голландцем, потому что пришел в ужас от судьбы, ожидающей Сезанна, который на самом деле висел в конференц-зале.
– Эй, ребята, - произнес он, обогнув стойку и подбежав к обоим слесарям.
– На пару слов...
В конференц-зале Орвилл развалился на кресле председательствующего - хозяин кресла почти никогда его не использовал - и в окружении всей этой мебели из красного дерева чуть не заснул. После того, как ему пришлось понервничать, пока они проходили в здание мимо охранника, вернулась усталость и пульсирующая боль в ладонях.
– Черт, а я-то думал, что больше никогда сюда не вернусь.
– Ты проделал чудесную работу с этой аккредитацией, Орвилл, поздравляю, - сказал Альберт, убирая верхний лоток с инструментами из ящика и вынимая оттуда ноутбук.
– Это простой протокол. Хорошо, что ты можешь работать пальцами вместо меня, - ответил Орвилл, снимая огромные рукавицы, закрывающие раны в ладонях.
– Ладно, взбодрись. Думаю, что у нас полчаса, пока какой-нибудь громила нас отсюда не вышвырнет. Если не сможем войти, то у нас останется пять минут, пока нас не начнут искать наверху. Покажи дорогу, Орвилл.
С первой панелью всё оказалось просто. Биометрическая система была настроена на отпечатки пальцев Кайна и Джекоба Расселла. но страдала дефектом, обычным для всех систем, ключом к которым служит большой объем информации, а человеческая ладонь, безусловно относится именно к таким. Опытный глаз легко мог разглядеть оставленный отпечаток.
– Раз! И первый готов, - сказал Альберт, закрывая ноутбук, когда панель зажглась тусклым оранжевым светом, и тяжелая дверь с жужжанием открылась.
– Альберт, отсюда наверняка уйдет сигнал, - сказал Орвилл, показав на зону вокруг панели, куда священник засунул рычаг, чтобы получить доступ к устройству. Дерево подалось и пошло трещинами.
– Я на это и рассчитывал.
– Ты шутишь?
– Доверься мне, ладно?
– сказал священник, поднеся руку к карману. Там беспрестанно пиликал мобильный.
– Думаешь, сейчас подходящий момент для телефонного разговора?
– И я про то. Привет, Энтони. Мы внутри. Перезвони через двадцать минут.
И повесил трубку.
Орвилл толкнул дверь и вошел в застеленный ковром узкий коридор, ведущий к личному лифту Кайна.
– Интересно, что должно было случиться с человеком, чтобы он заперся за столькими стенами, - сказал Альберт.
MP3-ФАЙЛ, ИЗВЛЕЧЕННЫЙ ИЗ ДИКТОФОНА АНДРЕА ОТЕРО ПОЛИЦИЕЙ ИОРДАНИИ ПОСЛЕ ПРОВАЛА ЭКСПЕДИЦИИ "МОИСЕЙ"
(...)
ВОПРОС: Должна поблагодарить вас за уделенное время и терпение, мистер Кайн. Это была тяжелая работа. В особенности спасибо за то, что вы в деталях рассказали о таких болезненных событиях своей жизни, как побег из Германии и прибытие в США. Эти абзацы показывают всю глубину вашей натуры.
ОТВЕТ: Дорогая девочка, не стоит ходить вокруг да около, если хотите задать вопрос.
– Ага, в последнее время все дают мне советы, как делать свою работу. Я это просто обожаю.
– Простите, продолжайте, пожалуйста.
– Мистер Кайн, я понимаю, что происхождение вашего заболевания, агарофобии, кроется в болезненных событиях детства.
– Так считают и медики.
– Давайте кратко подведем итог, тогда потом мне будет проще сделать короткие анонсы для радио. Вы жили на попечении раввина Менахема Бен-Шломо до своего совершеннолетия.
– Именно так. Раввин для меня был как отец. Отдавал мне свою тарелку, хотя сам голодал. Он смог сориентировать меня в жизни, так что я нашел необходимые силы, чтобы преодолеть свой страх и травму. Ему понадобилось больше четырех лет, чтобы я начал выходить на улицу и общаться с другими людьми.
– И это было действительно достижением. Мальчик, который не мог посмотреть другому человеку в лицо без приступов беспричинной паники, превратился в одного из величайших инженеров в мире.
– Этого раввин Бен-Шломо достиг своей верой и любовью. Я благодарю Всевышнего, что передал меня в руки такого великодушного человека.
– Потом вы стали мультимиллионером и наконец филантропом.
– Я предпочитаю не затрагивать последний пункт. Я чувствую себя неловко, говоря о собственной благотворительности. Мне всегда она кажется недостаточной.
– Вернемся к предыдущему вопросу. Когда вы поняли, что можете вести нормальную жизнь?
– Никогда. Я всю жизнь борюсь со своим заболеванием, дорогуша. Бывают дни хорошие, и дни плохие.
– Вы стальной рукой руководили бизнесом и находитесь в первой полусотне списка Fortune. Думаю, что у вас было больше хороших дней, чем плохих. Вы даже женились и имели сына.