Контроллер
Шрифт:
Карастоянов все время разговора был индифферентен и играл со своим коммом, но сразу после клятвенных уверений Ираклия Вахтанговича в полном отсутствии дикого аконита на территории Марте на комм пришло сообщение: «Жми. У него совесть нечиста».
Интересно, а что этот душелюб и сердцевед во мне вычитывает?
— Ираклий Вахтангович, — вкрадчиво сказала Марта. — А болит ли у вас спина?
Глаза дедушки Нато метнулись в сторону. Есть.
— Наверное, болит, — сказала она. — Человек вы немолодой. Работы много. Навоз, тачка, клумбы… Наклоняться часто приходится. Чем лечитесь?
— Что вы ко мне пристали? — как-то беспомощно проговорил садовник. — Болит — не болит. Лечусь — не лечусь. Я еще сто лет проживу!
— Ираклий Вахтангович, мне никакого дела нет до смерти вашей козы, — решительно сказала Марта. — Я расследую смерть человека. И если вы сами все мне расскажете и покажете — я, так и быть, поверю, что дикий аконит на клумбе вырос случайно. Ветром занесло. Но если мне придется тащиться в Тверь за ордером на обыск в вашей подсобке… я вернусь очень, очень злая. Понимаете? Может, после этого вы и не пойдете как соучастник. Скорее всего. Но сохраните ли вы рабочее место? Я не поручусь.
Постановление на обыск Марта могла выписать тут же, на коленке, но повальная юридическая неграмотность населения часто делала свое дело. Сработало и сейчас.
Ираклий Вахтангович покряхтел, пожевал губами, потом эмоционально воткнул вилы в землю и сделал решительный жест рукой: пошли, мол.
В его домике царил идеальный порядок, все инструменты на своих местах. В углу — выгороженная ширмой детская кровать. Возле столярного верстака — раскладушка. Над раскладушкой — аптечный шкаф.
Ираклий Вахтангович открыл его, достал бутылку с мутноватой жидкостью и болтающимися в ней корешками.
— Вот, — обреченным голосом сказал он. — Немного настойки сделал. Для себя сделал, спину лечить, ноги растирать. Ревматизм у меня. Да, выросло на клумбе немножко царь-травы. Семечко-другое случайно примешалось. Не стал сразу выпалывать. Ревматизм. Корешки выкопал, настойку сделал. Арестовать меня за это надо, да? Уволить меня надо?
«Стукнуть тебя надо покрепче, старого дурака», — подумала Марта, разглядывая бутылку.
— Я у вас изымаю эту настойку. — Она достала из сумки пакет для вещдоков и бланк формы изъятия. — Сейчас все заполним и распишетесь.
— Это корешки. — Карастоянов наклонился к бутылке. — А где вершки? Цветы, стебли?
— Сжег, все сжег, — старик махнул рукой. — Мне велели, я все сжег.
— Когда сожгли? В пятницу, когда отравилась Мадина?
— Да, в пятницу.
— Вы с кем-то встречались, говорили в тот день?
— С кем я мог говорить? Гости приехали, почти сто человек. Все бегают, на столы накрывают, а тут коза умирает, на весь двор кричит… Зачем мне с кем-то говорить? Подходили, спрашивали, что такое. Что я могу сказать? Коза волчьего корня наелась, вот что такое.
— То есть, вы сначала прервали мучения бедного животного, — уточнил Карастоянов. — А потом занялись прополкой клумб.
— Конечно. Не могу же я оставить бедную тварь умирать.
— Во сколько вы начали полоть и во сколько закончили? — Марта незаметно пнула Карастоянова ногой в пятку, чтоб не возникал.
— Дайте вспомнить. Ужин начали в шесть. Значит, до шести я уже все убрал.
— А где сжигали?
— Там, на заднем дворе.
— Скажите, эта женщина подходила к вам? Спрашивала?
Ираклий Вахтангович уставился на снимок Анисьевой.
— Много подходило. Зачем коза лежит? Зачем кричит? Почему козе плохо? Какое их дело? Они этой козы родственники?
Марта скрипнула зубами.
— Пожалуйста, посмотрите на эту женщину повнимательней и вспомните, о чем вы с ней говорили.
— Да ни о чем не говорили. Другие говорили, она стояла, смотрела. Хорошая женщина. Не приставала.
Марта испустила горестный вздох.
Ей вдруг захотелось переспать с Карастояновым. Не в смысле как сегодня ночью, целомудренно отдохнуть на своей половине кровати. А завалить его и воспользоваться служебным положением по полной программе. Под девизом «Пусть на этой неделе случится хоть что-то хорошее».
Потому что, начиная с понедельника, ничего хорошего явно не случится.
— Уточите, пожалуйста, — уныло-вежливым голосом сказал Кондрашка. — Вы хотите, чтобы я пошел на конфронтацию с московским Управлением из-за того, что старый садовник в Сергиевом Посаде выращивал тайком на клумбе джунгарский аконит и нечаянно отравил козу?
— Да ты издеваешься! — всплеснул руками Ибрагимыч, взявший на себя роль греческого хора.
— Нечаянно именно джунгарским и северным аконитом оказался отравлен Новосельников, — стараясь не кипятиться, проговорила Марта. — Нечаянно именно Анисьева является одновременно свидетелем того, как старик выпалывал клумбу и контроллером Новосельникова. Нечаянно именно у нее в подчинении находится вымышленный контроллер, и под его началом — не менее шестидесяти вымышленных аккаунтов, каждый из которых «зарабатывает» по десятке в день.
— Кхм, — сказал Кречетов.
— Аркадий Борисович, — самым елейным тоном пропела Марта. — Ну не надо делать вид, что контроллер Гарпага — не она. На вас никакой вины нет, я ее сама рассекретила. Подручными средствами.
— А это совершенно неважно, — покачал головой Аркадий Борисович. — Важно, что имеющихся улик не хватает для того, чтобы выписать ордер на обыск сотрудника СБ. Все эти выкладки вашего «независимого эксперта», — он потряс распечаткой контент-анализа, который сделал Мерлин, — не стоят выеденного яйца. Равно как и бутылка с корешками. У вас есть еще что-нибудь?
…У нее было. Украденная через «жучка» переписка Анисьевой с Сорокиным, и что еще важнее — та часть переписки с Гарпагом, которую она вела от лица несуществующего контроллера. «Коллеги», которого Гарпаг вычислил по однообразным комментариям бот-генератора. Вычислил с присущей ему въедливостью клеща, несколько раз пытался «разоблачить» публично, а когда никто не обратил внимания — написал своему куратору напрямую: я вскрыл жулика, ворующего деньги Конторы! Дайте-дайте-дайте мне пайцзу, я хочу жить!