Контрольное вторжение

Медведев Михаил

Она сидела в кресле с высокой спинкой, поджав под себя голые ноги. Ее саму почти не было видно, только крошечное пламя многократно отражалось в глубине широко распахнутых глаз.

— Садись, — она показала рукой на пустое кресло.

— Там открыто, — я сделал движение в направлении прихожей.

— Никто не войдет. Садись, — ее голос звучал тепло и уютно, ему невозможно было противиться.

Я сел. По ковру прошуршал мягкими лапками домашний робот. Он проворно откупорил бутылку вина, поставил на стол бокалы и корзинку с фруктами. В моей голове было пусто, как в шлеме древнего космического скафандра. Глупо как-то все получилось. Надо было хотя бы цветы купить,

что ли. И торт. Ага, может, еще и в аптеку следовало зайти? Тьфу! Не за этим я здесь. Тумана — это же неземное существо. Что-то такое светлое, безвоздушное и безгрешное. Ее нельзя лапать руками, кормить тортами и… И вообще! Почему это другим можно, а мне нельзя? Все-таки свечи придумали очень умные и гуманные люди. В их теплых бликах легко прятать смущение и идиотски сосредоточенное выражение лица. Я почти чувствовал, как по моим щекам ползают красные пятна, а в мозгу шевелятся одинокие мысли.

Если бы кто-нибудь их прочитал, я бы, наверное, умер от стыда.

— Я думала, что у нас впереди много времени. — Тумана взяла в руки бокал, и тонкие пальцы обхватили искристую бордовую полусферу вина, заключенного в невидимом стекле. — А его нет совсем. Боюсь, нашей планете осталось совсем недолго. Мы ведь не умеем воевать. Слишком много лет мирной жизни. Наши предки выдержали бы, а мы… — Она замолчала.

Я тоже взял со стола бокал. Красная нежно пахнущая жидкость притягивала взгляд. Была в ней какая-то магия. Доброе солнечное волшебство. Сгущенный солнечный свет. Вино чем-то похоже на кровь. А блестки — это разлагающиеся защитные термовирусы! От идиотской ассоциации меня затошнило.

— Послушай, Свет, я ведь даже не человек, — тихо сказала она.

— Не говори ерунды! Небольшие изменения на генетическом уровне. — Я поставил бокал с вином обратно на стол.

— Меня родила машина, Свет. Мой зародыш рос в родильном автомате. У меня даже фамилия по месяцу производства, а имя по погоде в час рождения. Я не знаю, кто мои родители, и не уверена, есть ли они у меня. Зато у меня точно есть серийный номер и гарантийный сертификат.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Меня, как робота, изготовили для решения определенной задачи. — Она сделала маленький глоток и зажмурилась то ли от удовольствия, то ли желая отгородиться от моего внимательного взгляда.

— Ерунда. Крошечное вмешательство, чтобы дать ребенку выдающиеся способности в какой-либо области. Ты должна была стать гениальным высокооплачиваемым агрономом.

Тумана кивнула.

— А стала палеонтологом, — усмехнулся я. — Ты полностью свободна и не выполняешь никаких заранее заложенных в тебя программ. Ты даже элементарной логике не подчиняешься. Ты — человек.

— Отсутствие программ главный критерий свободного человека? — вскинулась она.

— Да. — Я снова взял в руки бокал.

На этот раз, чтобы ускользнуть от ее цепких глаз.

— Ты пришел сюда, потому что не мог не прийти. Это и есть программа, Свет. Мы все запрограммированы.

— Мне больше нравится слово судьба. — Я глотнул вина и поморщился.

Мне рассказывали, что Тумана любит бесплатные французские сорта, но я никак не ожидал, что это будет такая омерзительная кислятина.

С улицы через открытое окно донесся далекий треск стрельбы и унылое бормотание диктора. Налетевший порыв ветра мгновенно заглушил и то и другое.

— Опять бомбят, — тихо сказала Тумана. — Теперь Белград.

— Я тебя люблю, — слова выскочили из меня сами собой, будто только и ждали этого не самого подходящего момента.

В прежние времена я много раз пытался выдавить из себя эту фразу. Хотел сказать ее другим девушкам

и при других обстоятельствах. По словам друзей, признание в любви ни к чему не обязывало, зато здорово сокращало путь к физической близости. Но всегда эти три слова застревали у меня в глотке, превращаясь в нейтрально-пошлые «ты мне нравишься» и «какая ты красивая сегодня». А сейчас вот сказал…

— Я тебя люблю, — повторил я тверже и громче, чем в первый раз.

— Я знаю, — ее голос потеплел. — Мы должны были соединиться через сто пятьдесят лет, — мечтательно сказала она. — Ты бы к тому времени возмужал, заматерел. Думаю, что облик чуть-чуть седеющего мужчины среднего возраста подошел бы тебе больше всего. Твое лицо стало бы жестким и непроницаемым. Настолько непроницаемым, что при первой встрече люди считали бы тебя тупым солдафоном. Этаким холодным и несокрушимым айсбергом. Я бы тебе родила троих детей. Нет, даже четверых, и мы бы вместе их воспитали. Из тебя бы получился хороший отец. Умный, в меру строгий и очень-очень заботливый. Мы бы построили дом в тайге. На берегу реки. Большой просторный дом на берегу большой просторной реки. И чтобы зимой все вокруг заваливало снегом.

— Никакой тайги. Детям надо ходить в школу, — возразил я.

— Ничего. Поставим персональный телепорт. К тому времени ты будешь хорошо зарабатывать. Прекрасно будут мотаться в Тулу.

— В Ленинград, — не согласился я. — Учиться они будут только в Ленинграде.

— Жаль, что ничему не суждено сбыться. — По ее щеке пробежала ярко блеснувшая слеза.

— Все сбудется, — убежденно сказал я и, отставив недопитый бокал, встал из кресла.

Она поднялась мне навстречу.

— Странно, я все еще вижу тебя седым стосемидесятилетним космическим волкодавом. — Она внимательно смотрела на меня снизу вверх.

— С выпяченным боксерским подбородком и огромными плечами?

— Ага.

Совсем незаметно и абсолютно естественно она оказалась в моих объятиях. Будто ручеек, пробивающий подтаявший снег, вырвался наконец-то на простор. Ничего не изменилось, и в то же время изменилось все. Талая вода разлилась по черной земле и, отразив голубизну неба, перемешанную с белизной облаков, превратилась в бездонный океан. Чувства сошли с ума и перепутались. Звуки стали ярче, а запахи громче. Свет теперь пах воском, вином и тополиными листьями. Запах ее кожи и волос оглушал и не давал разглядеть, что шептали ее губы. Тонкое платьице Туманы ничего не скрывало и казалось всего лишь нематериальным свечением, окружающим ее крепкое тело. Я притянул девушку к себе, зажмурился, ослепленный стуком ее сердца, и поцеловал ее прямо в нежно вибрирующие губы. Она задрожала, но не отпрянула, а только крепче обхватила меня, вонзив мне в спину острые ноготки.

Зазвенело стекло. Это перевернулся столик, когда мы опускались на ковер. Прошуршал лапками робот, убирая перевернутый подсвечник. Шелест листвы стал громче, и откуда-то издалека донеслась приятная переливчатая музыка. Кто-то пел на шотландском языке с сильным ирландским акцентом о любви моряка и дочери дровосека. Очень хорошо пел и играл на гитаре. Я не знаю шотландского языка и не представляю, как звучит ирландский акцент, но я уверен, что не ошибся. Когда человеческие сердца покоряются настоящей любви, люди становятся всезнающими и всемогущими. Музыка длилась вечно, и казалось, счастье тоже будет бесконечным. Я запомнил каждое мгновение этих волшебных часов. В самые черные времена лучик воспоминания об этой ночи воскрешал меня к жизни или утешал перед неминуемой смертью. Оказывается, умирать гораздо легче, если знаешь, что главное событие в твоей жизни уже произошло.