Контрольный выстрел
Шрифт:
Саша обреченно бросил трубку и побрел на кухню, которая ему порядком осточертела за прошедшую ночь. В шкафу он обнаружил пачку вполне «нормального» кофе, насыпал в турку, залил кипяченой водой и зажег газ. Чтобы не терять напрасно ставшего неожиданно дорогим времени, он, стараясь перекричать шум водяного потока в душе, начал не совсем внятно объяснять Грязнову причину возникшей заморочки. Вода продолжала литься, но Слава, видимо, слушал внимательно, потому что, когда Турецкий закончил и едва не опоздал поднять турку с газа, ответил:
— Не велика беда. Сейчас чего-нибудь придумаем. Для начала разбуди Дениса, хватит ему дрыхнуть, и посади на второй аппарат, дуйте в два голоса!.. А вообще-то совсем не плохо, что хороший человек жив остался, ничего — отыщем…
Дениса еще надо было разбудить. Он отворачивался, вертелся, полувставал и снова валился как подкошенный, наконец сел и стал тереть глаза. Но тер их, почему-то не открывая. Неожиданно спросил и своим вопросом застал Турецкого врасплох:
— А что, Татьяна Павловна уже ушла?
«Ну и дела! Ай да Славка!»
— Ты давай скорей просыпайся и получай очередное задание… Значит, у вас в гостях Грибова была?
— Ага, а что?
«Да в общем-то какое мне теперь дело? Просто она проходит у меня свидетелем… Однако…» И вспомнил ее круглые коленки…
Через четверть часа совместных стараний Турецкий услышал радостный голос Дениса:
— Дядь Саша, Виктор Антонович Кочерга на проводе!
«Значит, все-таки есть Бог!»
— Алло! Виктор Антонович! Это Турецкий. Срочно скажите ваш адрес и телефон! Вы мне очень нужны, и я за вами приеду сам… Нет-нет, ни в коем случае никуда не выходите, слышите меня? Ни-ку-да! Я как раз собираюсь в ваш район и заеду. Ждите!
Господи, а ведь какая тяжесть спала с души! Он доехал целым и невредимым, и это пока самое главное. Теперь надо срочно организовывать Кочерге защиту. Москва действительно превращается в Чикаго двадцатых годов.
— Куда идем, Денис, обратно в пещеры?
— Чего? — не понял Грязнов-племянник.
Турецкий уже хотел повесить трубку, но услышал голос Кочерги:
— Сан Борисыч, а я и сам хотел вам позвонить, только у вас почему-то был все время занят телефон. Вы мне написали его, а то бы я подумал, что ошибся. Так вот я про что. Я ведь припомнил для вас, ей-богу! Понимаете, я пока ехал сюда, все прикидывал, какая же буква была на пальце у того таксера. Ну на печатке-то его. И вот все время его руку на руле прикидывал. Так вот, Сан Борисыч, вспомнил-таки: не было у него никакой печатки, а была татуировка — синяя такая, выцветшая и не очень поэтому четкая. На каждом пальце по букве: «Гена» у него было, Геннадий, значит. Как раз четыре пальца на баранке, представляете?
Да, после всего пережитого за это раннее утро Турецкий теперь мог себе легко представить все что угодно…
На часах все еще не было восьми, и, следовательно, ни в одной конторе города Москвы, тем более в воскресенье, не было и не могло быть ни одного человека, к которому он мог бы обратиться за помощью. Нет, конечно, были дежурные бригады, следователи, оперативники, сам когда-то в таких ходил, но все они сейчас не по этой части. Начальник МУРа полковник Федоров наверняка еще видит последний сон и на службу рваться ни малейшего желания не имеет. Даже если его сейчас поднять и выслушать несколько незначительных упреков в свой адрес, он все равно прибудет в свой кабинет на Петровке никак не раньше десяти утра, надо же совесть-то иметь… Колес на сегодня, по всей видимости, также не появится: ремонт машины в наши дни, как, впрочем, и до наших дней тоже, все равно что починка Полярного круга или обратной стороны Луны. Клянчить машину у Грязнова Саша не решился бы ни за какие коврижки. Его «ауди» — это прежде всего его собственная (или собственный?), а, черт их всех разберет, «ауди». И если у нее, не дай Боже, что-нибудь испортится, что исключить невозможно, то тогда уж точно с хозяином не расплатиться и по гроб жизни. Нет, этот вариант сразу отпадает. Что же остается? Неужели — Мефодьич?..
Другого выхода не было, и тогда Турецкий решился звонить Юре Федорову. Пока полковник могуче зевал в трубку и никак не хотел понять, кому это он понадобился в такое время, когда на улице еще темно, Саша обрушил на его голову, словно шквал, да какой там шквал — торнадо! — сногсшибательную новость о явлении с того света покойного, естественно, шофера и телохранителя банкира Алмазова. Юра был потрясен, но не настолько, чтобы не задать глупый вопрос: ну явился и явился, а будить-то зачем, неужели нельзя было дать нормальному человеку хоть раз нормально выспаться. «Нет, дорогой, шалишь, у нас этот номер не пройдет!» И Турецкий снова обрушил на начальника МУРа уже целый комплекс оперативных действий по вновь открывшимся обстоятельствам, но самое главное — по охране Виктора Антоновича Кочерги. Заодно добавил ориентировку на таксера Гену, на двоих преследователей Кочерги, выдающих себя за работников милиции — узколицего рыжего и «чечена», вместе с их апельсиновым «фольксвагеном». Юра понял наконец всю бессмысленность своего сопротивления и стал послушно записывать информацию, зевая в трубку с такой силой, что Турецкого и самого потянуло в сон и он едва не клюнул носом в телефонный столик.
Ну вот, кажется, и все. Да не тут-то было.
— Ну а как же с твоей последней версией теперь будем? — ехидно спросил Федоров. Проснулся-таки, язва.
— Это с какой же? — удивился Саша. — Их там у нас, по-моему, что-то около десятка набралось… Так тебя-то какая, собственно, волнует?
— Последняя, последняя, — его голос становится язвительным до безобразия. — Та, на которой ты особенно настаивал. Помнишь, как ты нас с Меркуловым уверял, что убийство было направлено не на банкира Алмазова, а на его водителя Кочергу?
Юра, надо отметить, очень удачно умеет копировать чужие интонации. Но в данном случае он промахнулся.
— Ничего подобного, дорогой. Проснись и вспомни, о чем я говорил. Эта моя последняя версия не только остается в силе, но приобретает, как это ни прискорбно, еще большую достоверность. Я ведь не утверждал, что убийца охотился конкретно за Кочергой, я сказал: убийство было направлено на водителя Алмазова. А это далеко не одно и то же, поскольку за рулем мог находиться кто угодно, включая германского канцлера.
— Ну-ну…
На этом «ну-ну» Федоров ставит точку на своей язвительности и переходит на привычный деловой тон.
— Слушай, Александр, я распоряжусь, и думаю, что часа через два мы сможем организовать твоему Кочерге подходящий апартамент. Но быстрее никак не смогу, мне ж, сам чувствуешь, надо целую службу на ноги поднять. Давай, я записываю адрес и телефон этого твоего Петренки, а ты уж возьми на себя труд и предупреди молодца, чтоб он никому, ни единой живой душе дверь не отворял, кроме как на два длинных звонка и два коротких. И к телефону пусть больше не подходит с первого сигнала, а ждет повторного звонка.
В коммерческом гараже, где работает Мефодьич, телефон, конечно, есть, но звонить туда в это время может только ненормальный. Или «новый» русский. Турецкий не был ни тем, ни другим и к гаражу ни малейшего отношения не имел. Но зато он уже достаточное количество лет знал Мефодьича. Полностью его величают Юрий Мефодьевич Малинин, он механик золотые руки, но при этом непревзойденный фантазер. С машинами он может делать чудеса, но… только когда загорается. Что бывает с ним нечасто. В остальные дни Мефодьич толковый исполнитель — не более. Но ценит его гаражный народ именно за краткие минуты взлета духа.