Контрразведка. Тайная война
Шрифт:
На посту военного атташе в Болгарии генерала Кизякова больше занимало состояние собственного кармана, а также то, как лучше ублажить начальников в Москве. Основными объектами его «разведывательных» устремлений стали столичные магазины и антикварные лавки. В лице Иванова он нашел достойного помощника.
При такой поддержке тот быстро пошел вразнос. К тому времени у него окончательно разладились отношения в семье. Мало того что жена после родов отказалась покинуть Москву, так еще доброжелатели накапали о его амурных похождениях в Софии. После разговоров с ней телефон еще долго шипел, словно раскаленный утюг. Не остался
Все это действовало Иванову на нервы. Выход из положения он искал в пьяных загулах и шумных компаниях. О его похождениях были наслышаны в аппарате атташе. Сотрудники с возмущением говорили о «недопустимости подобного образа жизни для советского разведчика» не только на партийных собраниях, но и в ходе служебных совещаний. Кизяков, не желая выносить сор из избы, старался как мог гасить волну недовольства и с нетерпением ждал окончания срока командировки Иванова, но так и не дождался. Тот в конце концов сорвался и подложил большую свинью не только себе, но и Кизякову.
В очередной раз под предлогом налаживания оперативно значимых контактов Иванов отправился на встречу. На загородной даче собралась веселая компания сынков болгарских партийных боссов. Вино лилось рекой, столы ломились от закусок, а глаза разбегались от соблазнительного вида пышногрудых и длинноногих красавиц. На одну из них Иванов положил глаз. Через несколько минут разговора они уже были накоротке. Весь вечер и ночь он провел с ней. Его привлекли не столько ее женские прелести, сколько возможность добиться очередной победы — в этот раз над внучкой «выдающегося политического деятеля Болгарии».
Эта победа вышла ему боком. Подвели Иванова собственный язык и не дремавшая болгарская контрразведка. В результате о ней узнали не только в аппарате атташе, но и на самом верху в Москве. Советские партийные боссы разразились громами и молниями. Иванов позволил себе неслыханную дерзость: без санкции руководства покусился на «святое партийное наследие братской страны».
Кара последовала незамедлительно. Из аппарата военного атташе Иванов вылетел, как пробка из бутылки с закисшим вином. На сборы ему дали 24 часа.
В Москве его назначили на «тупиковую» должность — перебирать бумажки и чахнуть до пенсии в информационном подразделении центрального аппарата ГРУ. В довершение ко всему жена и рассвирепевший тесть не желали больше видеть блудного мужа и зятя и не пустили даже на порог. Потеряв семью, а вместе с ней дом, Иванов вынужден был скитаться по съемным квартирам.
По вечерам он возвращался в свой холостяцкий угол и от тоски готов был выть на стены. От него отвернулись все. Надеяться было не на кого. Маршал приказал навсегда забыть о нем. Накопившуюся горечь и обиду Иванов топил в стакане. О статье «оперативные расходы», на которые государство не скупилось для разведчиков, чтобы они добывали ценную информацию, и которые он раньше, не стесняясь, пускал на себя, пришлось забыть. Теперь ему оставалось только кусать себе локти.
Тем временем и сама жизнь в Москве становилась не сахар. Генсек ЦК КПСС Л. Брежнев, в начале своего правления попытавшийся навести глянец на изрядно потускневший облик грядущего коммунизма, вскоре утомился и, как говорится, «лег на должность». Наступила
Страна вместе с дряхлеющим Генсеком и Политбюро ЦК КПСС все глубже погружалась в болото всеобщего дефицита. Власть коммунистической партии трансформировалась во власть ее гигантского аппарата. Окрепнув и осознав свою силу, этот административный монстр, поглядывавший за бугор и в глубине души завидовавший жизни чиновников на Западе, принялся исподволь строить себе мостик в счастливое капиталистическое будущее.
В дремучей сибирской тайге последние романтики продолжали еще прокладывать БАМ — эту магистральную дорогу в коммунизм, а в Кремле потерявший всякое чувство реальности генсек едва успевал принимать одну награду за другой. И хотя от них за версту несло самой настоящей «липой», ореол величия все сильнее кружил ему голову. И чем тяжелее становился «иконостас» на груди Брежнева, тем скуднее выглядели прилавки магазинов. Магическое слово «дефицит» стало главным в эпоху застоя. В то время, когда основная часть «партийной и беспартийной массы» ломилась за ним в бесконечных очередях, вожди купались в вызывающей роскоши.
Окончательно выжившее из ума Политбюро ЦК КПСС не умолимо приближалось к своей интеллектуальной и физической смерти. Вместе с ним стремительно разлагался партийно-бюрократический аппарат. Не стали исключением и органы государственной безопасности, все более скатывавшиеся с позиций защиты государства к обслуживанию личных, групповых и корыстных интересов крупных и мелких партийных деятелей. Метастазы идейного и духовного разложения поражали карьеристов и так называемых блатников, оказавшихся на службе по протекции или благодаря наличию высокопоставленного родственника. Конец 1970-х — начало 1980-х годов ознаменовались для отечественных спецслужб небывалым ростом предательства в их рядах.
Все это происходило на глазах Иванова. Разведчик умер в нем, не родившись. Привычка пускать пыль в глаза знакомым и кружить головы барышням стала его второй натурой, но денег на это катастрофически не хватало. В последнее время он терзался одной и той же навязчивой мыслью: где их взять. Где?!
Когда это пришло ему в голову: в конце апреля или в мае 1981 года? Собственно, это уже не имело значения. Мысль о продаже американской разведке секретных сведений засела в его больном сознании, подобно занозе. С ней он ложился и с ней просыпался.
Первая попытка Иванова выйти на контакт с американцами в Москве провалилась самым нелепым образом. В тот день 2 июня 1981 года подрагивающей рукой он наконец решился вывести на листе бумаги то, что грозило ему смертным приговором. Деньги оказались сильнее страха. Та сладкая и безалаберная жизнь, которой Иванов жил в последние годы, подобно наркотику, убила в нем инстинкт самосохранения и сделала заложником своих низменных страстей и непомерных потребностей.
Прошел день, за ним другой. А он все не решался пустить в ход записку. Судьба, словно предостерегала и пыталась остановить его от этого рокового шага. Утром после очередного загула Иванов с гудящей от перепоя головой стал собираться на службу. Рука автоматически потянулась в угол, где обычно стоял кейс и ощутила пустоту. В следующее мгновение хмель как рукой сняло. От ужаса в нем все помертвело. Кейса нет! А там в пачке из-под сигарет записка с предложением своих услуг американской разведке!