Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— Лучше иметь длинные рукава, чем длинные руки, — ответил за Епифана Алексей.
Слова комиссара звучали как предостережение бывшему интенданту. Бойцы озорно смеялись над опешившим завхозом.
— Да, да, знаем, где застревают наши золотники, — твердил, сам опытный в таких делах, Василий Пузырь.
Твердохлеб читал кавалеристам информационный листок:
— «Трибунал сорок второй стрелковой дивизии, рассмотрев дело политкома третьего батальона Симбирского полка Веткина Матвея, нашел доказанным, что Веткин Матвей, узнав о тяжелом положении на фронте, уничтожил свой партбилет. Ревтрибунал
К Алексею подошел перетянутый ремнями, в потертом немецком мундире, несколько грузноватый командир.
— Не узнаете, товарищ Булат?
Алексей, всмотревшись в измученное походами красивое лицо кавалериста, радостно воскликнул:
— Царичанка, Келеберда, бой с григорьевцами? Полтавщина? Так вы ж товарищ Онопко!
— Я сам и есть, — ответил полтавчанин, с силой пожимая протянутую ему руку.
— Ну что, уговорили вы все-таки ваших людей? Привели их с собой?
— А как же, товарищ Булат. Такое было. Помните, я вам говорил на скамеечке еще в Келеберде. Они в один голос: оставаться на Полтавщине и там воевать против Деникина, если придет. Я им говорю: «Не могу без вас, я к вам привык, а приказ выполнять должен». А они: «И мы без тебя ничего не стоим. Не останешься по своей охоте, все одно сломаем. Приставим к тебе своего политкома, и будешь ты у нас за военспеца. Нравиться тебе такой оборот?» Пришлось им заявить: «Я застрелюсь, если опозорите меня и отряд, который бил хорошо немцев под Хорошками, Петлюру под Новыми Санжарами, Григорьева в Кременчуге». Ну, уломал все-таки я их, а не они меня. Часть, правда, ушла к Якову Огию, — слыхать, он теперь бьет Деникина с тыла. Воевали мы потом и под Гришиной, под Изюмом. Потом нас белоказаки отрезали. Две недели пробивались к вам, а все же добрались.
— Вот и хорошо, товарищ Онопко, — еще раз протянул руку бывшему партизану Алексей. — Будем теперь воевать вместе… Может, опять посидим с вами на скамеечке в Келеберде…
На площади против штаба дивизии, где собрался новый Донецкий полк, расположился обоз из нескольких вместительных тавричанок, груженных интендантским добром.
Сам начальник снабжения дивизии, черноглазый Бадридзе, предъявляя для росписи ведомость, наставлял нового комиссара полка:
— Товарищ Булат! Разделишь правильно — будет полку па-абеда, плохо разделишь — па-абеды не жди.
Люди были одеты пестро и худо. Если какой-нибудь счастливец обладал шинелью, как, например, новичок Епифан, то достал он ее с плеча убитого врага. Разделить полученное добро было не таким легким делом.
До ушей Булата донеслись слова Пузыря:
— Первым делом комиссары заберут себе лучшее, а нам — что останется. Этого можно ждать. Катеарически!
Стараясь избежать нареканий, Булат собрал вокруг себя красноармейцев. Обращаясь к бойцам, спросил:
— Довольны вы своими товарищескими судами? Не жалуетесь?
Кавалеристы, изумляясь вопросу, не имевшему, с их точки зрения, никакого отношения к тому, что волновало их, дружно ответили:
— На судей не обижаемся!
— Хлопцы скрозь правильные!
— Виновного судят, а невинного всегда обелят.
— Бог с ними,
— Дели портки, шинели, комиссар. При чем тут судьи?
— Вот, товарищи, как раз и при чем. Если они правильно судят, они портки разделят с толком.
— Вот это здорово! — крикнул Чмель.
— Пусть делят судьи! — поддержал его Епифан.
— Судьи так судьи! — слышалось со всех сторон.
Все части, из которых сформировали Донецкий полк, за исключением полупартизанского отряда Онопки, имели свои выборные товарищеские суды.
И вот пока входившие в их состав самые боевые и авторитетные в массе товарищи, закрывшись в сельской школе с накладными Бадридзе и именными списками эскадронов, судили и рядили, кто чего заслужил, на площади, вокруг обозов со свежепахнущим интендантским добром, собрались в ожидании вердикта возбужденные кавалеристы.
— Эх, — вздохнул Чмель, — в Дебальцево весною, помню, этот наш кавказский товарищ Бодристый, наш начальник по снабжению…
— Не Бодристый, а Бадридзе, — поправил бородача Твердохлеб.
— Нехай по-ихнему так, а по-нашему Бодристый, и все…
— Так ты про что начал брехать? — спросил Селиверста Пузырь, не сводя широко раскрытых глаз с аккуратно увязанных пачек обмундирования.
— Я и говорю, — продолжал Чмель прерванный разговор. — Раздобыл это тогда наш Бодристый полный грузовик солдатских полушубков, рыжих, новеньких. И не то што одеть такое лестно, а, скажем, прямо съел бы ево — такой от них увлекательный дух. И только начал это Бодристый раздачу, — мы с Хролом, как знаете, служили тогда в пехоте, — откуда ни возьмись, казак… наша пешка в кусты, а полушубки кадюку достались… и было это, ребяты, аккурат под самый страстной четверг…
— В том-то и дело, што под страстной четверг, — сочувственно вздохнув, заметил Твердохлеб, — случись это под великий пост, и шиш достался бы кадюкам…
Шутка арсенальца вызвала дружный смех красноармейцев.
— Эх, — покачал головой Гайцев, — добраться бы нам только до деникинских каптерок… Какие там шинеля! Чисто драповые, а меховые жилетки, крытые желтой кожей!
Пузырь, презрительно взглянув на бывшего сослуживца по Чертовому полку, процедил сквозь зубы:
— Тебя, Чикулашка, там только и ждут.
Гайцев приложил руку к правому уху:
— А? Что?
— Говорю, тебя только, Чикулашка, глухая тетеря, там ждут, — повысив голос, рявкнул Пузырь.
— А я и нежданный туда заявлюсь. Пошуровали мы в кайзеровских каптерках, пошуруем и в деникинских. Нонче же как мы уже не дивизион, а полк, тем более…
Пузырь протиснулся вперед и пощупывал рукой новые, неудержимо влекшие его к себе шинели. Твердохлеб, помогавший завхозу распаковывать обмундирование, отстранил его руку:
— Не лапай, не купишь!
— Он не из тех, которые купляют, — поддел Пузыря Слива.
— Мне любопытственно, чи они настоящие драповые, — ответил Василий, пропустив мимо ушей едкие слова бывшего шахтера. — Спрос не бьет в нос…
— Видать, и ты располагаешь на шинелку? — спросил Епифан.
— А я что? У бога теля съел?
— У бога теля ты не съел, — ответил Слива, — а у графини сорочку слямзил!
— Далась вам та треклятая сорочка, — нахмурился Пузырь. — Пора об ней позабыть. Я располагаю так: каждому на спину по его чину. Я бы порешил так: кто побоевистей, тому получать в первый черед, катеарически!