Конунг. Изгои
Шрифт:
На него льют много смолы и бросают сырой мох, полыхает огромный костер. Конунг хочет, чтобы, увидев дым, воины в устье фьорда подумали, что это горит наш флот. Мы оставляем свои корабли у одного островка и на тяжелых торговых кораблях выходим во фьорд.
Теперь наших людей не узнать. Все, кто мне виден, надели на себя плащи убитых купцов. На носу переднего корабля стоит рожечник, взятый нами в плен. За ним, чуть ниже сидит наш человек, приставив рожечнику к заду острие копья. Рожечник знает, что его ждет, если он не исполнит того, что ему приказали. На одном из торговых судов мы нашли стяг Эрлинга Кривого. Теперь он поднят на нашем корабле.
Встречный ветер ослаб, а вскоре и вовсе прекратился.
Наши люди в захваченных плащах вскакивают на скамьи и приветственно машут. Теперь там наверняка считают, что дым идет от сгоревших кораблей Сверрира. Мы приближаемся. Воины сидят в укрытии.
С кораблей нас окликают, мы не отвечаем, нас окликают снова. Кажется в голосе окликнувшего звучит тревога? Хлопают паруса, скрипят весла, вода плещет о борт. Наконец мы сходимся с их кораблями.
Опять удача сопутствует нам, теперь уже в открытом море. Одним махом мы перепрыгиваем к ним на борт, воя, как дикие звери. Рожечник, сослуживший нам добрую службу, падает, сраженный ударом копья, он загораживает нам путь и мы топчем его. Вскоре все кончено. Я убиваю одного человека и удовлетворен этим. Он замахнулся топором на кого-то из наших, и я ударил его сбоку, он падает к моим ногам. Я прыгаю через него, скольжу на крови и чуть не перелетаю за борт, но кто-то нападает на меня, я вонзаю в него меч, и это спасает меня. Приподнявшись, он молит о пощаде. Я рычу, что его уже ждут в аду, он хватает мою ногу, из раны у него хлещет кровь. Я бью его в зубы другой ногой, потом наклоняюсь и перекидываю его через борт головой вперед. У него еще хватает сил вцепиться в канат. Я отрубаю ему руку. Он падает в воду. Все.
Сражение закончено. Трое из наших последовали за врагом в тот мир, который, как говорят, лучше, чем наш. От пленных мы узнаем, что многих из них силой увели из дома и заставили служить Эрлингу Кривому, радости им это не доставляет. Они обещают пойти на службу к конунгу Сверриру. Двое из них вызывают у нас подозрение. Их мы убиваем и бросаем в море. Там плавает много трупов, течение медленно несет их вглубь фьорда. Я слышу, как говорят, что Сверриру повезло: бонды найдут покойников на берегу и поймут, что имеют дело с конунгом, который не останавливается, если кто-то пытается встать у него на пути.
Нам достались добрые корабли, конунг распределяет на них своих людей. Мы поднимаем паруса и берем курс на Нидарос, радуясь нашей победе. Чужих кораблей почти не видно. Нам хочется надеяться, что Эрлинг Кривой и его сын конунг Магнус в Бьёргюне еще не знают, что Нидарос захвачен конунгом Сверриром и его людьми.
Но о судьбе архиепископа Эйстейна нам ничего неизвестно.
В это время из-за мыса медленно выходит еще один корабль, у людей на его борту нет оружия. Это торговый корабль, мы не собираемся сражаться с ними, наоборот. Поднимаемся к ним на борт, и они приветствуют нас. Кормчий, похожий на злого пса, подбивает своих людей оказать нам сопротивление. Они ему не подчиняются.
Мы привязываем его к мачте крепкой веревкой, и его люди радуются, что на корабле появились новые хозяева. Они все с севера, из Тьотты, и держат путь в Бьёргюн. Их ждет служба у ярла, но едут они не по доброй воле. Кормчий получил в подарок от ярла две усадьбы и надеется на новые подарки. На корабле имеется серебро.
— Серебро? — переспрашивает конунг.
— Много серебра, — отвечают они, — но только мы не знаем, где оно спрятано. Тут не так много укромных местечек, но этот старый черт, должно быть, прячет краденное на себе. Да, да, это краденное серебро.
— Нам повезло, — говорит конунг. — Закон велит отнять серебро у вора и передать его конунгу.
Он кивает Вильяльму, его люди раздевают старика, но серебра на нем нет. Тогда его бьют ладонью по затылку. Он стонет, однако сильнее, чем боль, его мучит позор — две сотни людей с радостью наблюдают за происходящим. Он божится, что и в глаза не видал никакого серебра. Вильяльм приносит веревку и делает петлю.
— Мы не желаем тебе зла, — говорит конунг, — но ворованное принадлежит не вору. Для тебя же лучше, если ты отдашь его.
Мы обшариваем весь корабль, но серебра не находим. Тогда Вильяльм привязывает веревку к ноге кормчего и бросает его в море. Голова кормчего тут же выныривает. Мы надеваем ему на шею железный обруч. Теперь он погружается, как надо. Вильяльм вытаскивает его, ждет, чтобы изо рта и ушей у него вылилась вода, бьет и дружелюбно спрашивает:
— Есть у тебя на борту серебро?
— Нет, нет, нет! — Кормчий бранится. Он стар и упрям, как черный кот, если он умрет, мы так и не узнаем, где на корабле спрятано серебро. Старик молчит не потому, что надеется таким образом сохранить жизнь. Нет, у него один выбор: умереть с серебром или без серебра. И он решает сохранить то, что принадлежит ему.
Вильяльм снова бросает старика в воду, и мы, две сотни человек, хором начинаем считать. Останавливаемся, досчитав до десяти. Вытаскиваем его на борт. Он без памяти. Мы хлопочем вокруг него, и он приходит в себя. Вильяльм снова бьет его и спрашивает:
— Есть у тебя на борту серебро?
— Нет, нет, нет! — снова клянется старик, в голосе его звучит ненависть.
— Растянем его? — предлагает Вильяльм.
Мы связываем старику ноги, другую веревку пропускаем под мышки, потом разбиваемся на две группы и начинаем тянуть старика в разные стороны. Халльвард Губитель Лосей, потерявший недавно три пальца, тоже хочет присоединиться к нам, но мой добрый отец Эйнар Мудрый заботливо отталкивает его — он должен беречь раненную руку. Халльвард отходит в сторону и позволяет другому занять его место у веревки. Корабль качается у нас под ногами, когда мы, меряясь силами, растягиваем старика.
Он долго молчит, потом начинает стонать, а мы продолжаем медленно растягивать его. Он силен, но ведь и мы неслабы, корабль черпает бортом воду и одна группа падает вповалку. Люди барахтаются, смеются и кричат, но старик все еще жив и серебро все еще принадлежит ему.
— Кажется, здесь ослепили конунга Магнуса, получившего прозвище Слепой?… — спрашивает Вильяльм.
Я уже думал об этом, когда мы утром проплывали мимо Нидархольма. Там в монастыре сидел несчастный конунг, ему выкололи глаза, он был оскоплен, словно хряк, и ему отрубили одну ногу. Вильяльм приносит нож — выкованный простым кузнецом и не очень подходящий для этого дела. Вильяльм не спешит. Меня не раз восхищала его способность действовать медленно, когда все остальные полагали, что надо спешить. Он находит оселок и со знанием дела точит нож. Пробует на лбу старика, но результат его не удовлетворяет. Он точит снова, нож сделан из прочной стали. Срывает несколько волосков с головы человека, который еще недавно на этом корабле был кормчим. Нож перерезает волоски. Теперь все в порядке. Вильяльм предупреждает, чтобы мы, когда он закончит свою работу, залили раны горячей смолой. Поэтому мы ждем, пока закипит кожаный мешок со смолой. На то, чтобы развести под палубой огонь, уходит время. Мы сидим и ждем, кормчий сидит перед нами, голый, словно только что появившийся на свет из лона матери.