КОНУНГ
Шрифт:
Когда взялись раскладывать погребальный костер, то приказал Олаф вытащить на берег свой лучший корабль. Визард тому сильно воспротивился:
— У нас не будет возможности построить другой такой корабль. А все оттого, что окончательно испортили мы отношения с Рунгом. И хотя не наша вина в том, но корабли, пожалуй, строить он нам не станет… Так стоит ли безрассудно отправлять в огонь «Змею»? Возьми хотя бы «Кита». Это старый корабль, и мы замучились его чинить. Ярл ответил во всеуслышание: Гора Бьеорк не простит, если я отделаюсь худшим своим кораблем. И новые сыны фьордов не придут на мой зов в дальнейшем, если не пожертвую сейчас самым дорогим, что есть.
Прозорливость ярла Олафа была известна, только Визард сокрушался и все никак не хотел отступать. Однако Олаф стоял твердо на своем решении, зная, что многие после такого поступка будут говорить о щедрости Олафа и о том, какое уважение оказал он погибшим. Вытащили «Змею», посадили на лучший корабль всех павших в той битве. Шлем каждого ярл приказал доверху наполнить серебром — воины, бонды и работники одобрили такое решение.
Старый Хомрад, недовольный быстрыми приготовлениями, вот что сказал:
– Твои отец и дед приготовили бы глубокую могилу и в нее погрузили бы корабль, а также насыпали бы над нею курган, подобно кургану, который возвели после битвы с Нарви Поединщиком, а тогда погибло куда больше воинов, чем сейчас.
Он негодовал на такую спешку. Олаф, недовольный тем, что все слышат, о чем говорит Хомрад, ответил старику:
– В земле фьорда столько камней, что затупятся лопаты и заступы, кроме того, у меня нет времени на проводы. Вирге побежал жаловаться Хальвдану, и догадываюсь я, что мне готовит конунг. Нужно успеть окликнуть новых воинов — ты же отойди и не мешай, дай мне достойно проводить своих храбрецов.
Однако упрямый викинг продолжал гнуть свое, и, если бы не был Хомрад таким старым, — не избежать бы ему неприятностей. Он твердил заупрямившись:
– Лишь в чужой земле, да и то, когда грозила опасность, позволяли себе твой дед и отец сжигать убитых в спешке.
Олаф очень рассердился и ответил:
– Грядут веселые дни, это уж я знаю точно. На первый пир меня уже пригласили приспешники Хальвдана, и я вдоволь наелся, не хуже Логи, и едва мог переварить обильную пищу. Постарались они, и не было недостатка в лакомстве. Хозяева же ухватили только объедки со столов, которые мне и приготовили, — на каждого своего викинга я обменял не менее трех их силачей — и, видно, Вирге остается голодным, и своих волков так досыта и не накормил. Не терпится ему вновь приготовить мне угощение. Так что пусть те, кто сейчас на «Змее», быстрее отправятся на пиры. У нас здесь скоро будет довольно работы…
Но старик был упрям; он от дряхлости качался, однако страшно сердился, что не слушают его советов:
– Не дело ты задумал, торопясь побыстрее распрощаться с мертвецами. Ты второпях усадил всех за весла, не удосужившись даже привязать погибших как следует, чтобы они выглядели достойно. И ждешь не дождешься быстрее закончить тризну.
Олаф сдержал себя и еще раз напомнил старику, что отдал он лучший свой корабль:
– А ты, Хомрад, неужели уподобился упрямому Рунгу и так же повернулся рассудком? Нет, старость — наказание богов!
Он позвал Гендальфа. Когда тот явился, ярл ему строго–настрого наказал:
– У Хомрада выпали зубы, распорядись, чтобы жевали ему хлеб и давали протертую кашу. Проследи также, чтоб теплым был его угол в моем доме. Видно, плохо ему живется, раз он раскапризничался, — так позаботься о нем вдвойне.
На том закончился их разговор с Хомрадом. Оскорбленный викинг отошел, в одном лишь согласившись с ярлом Олафом, что старость для настоящего мужа — истинное наказание.
После того сожгли корабль. Многие после погребения долго потом продолжали говорить о щедрости ярла, отдавшего мертвым столько серебра, а главное — лучший свой дракон. Когда же занялось пламя, то убитый в той битве кормчий Стогнар, которого привязали к рулю (он единственный стоял среди прочих), от порыва ветра вдруг повалился — и некоторые сочли это дурным знаком. На том месте насыпали вскоре небольшой курган, получивший название кургана Стогнара Кормчего, или кургана Резни в Хайгерс–фьорде, по названию того места, возле которого Вирге и его люди подстерегли драконы Удачливого. Гендальф про ту битву сложил вису:
Стражи Казны, Властители Стали,
Драконы Шлемов умолкли в руках
Древ Сокровищ.
Теперь лишь Дороги Небесных Рыб
открыты для них.
И больше Пурга Гендуль, увы, не коснется
Стражей Великого Злата.
Хайгерс–фьорд успокоил храбрейших.
И лучший дракон отдал для них бьеоркский ярл
Возле того места, в камнях, рыбак Гамли, человек, которого в Бьеорк–фьорде не любили, потом нашел несколько серебряных монет, каким–то образом закатившихся, — и скрыл это от других. Но от того серебра не было ему никакого проку, вскоре навалились на его голову всякие неприятности — а все потому, что, видно, сам Стогнар, как и подобает могильному жителю, тот клад ревностно охранял.
Ярл Олаф, после того как закончились погребение и пиры, а сам он отдохнул, сказал своей жене Астрид:
— Вирге и его волкам не терпится угостить меня еще раз. Кроме того, кое–кто из ирландских жителей шлет мне привет из–за моря, а именно Кнут Норвежец, он–то поступил к Кьярвалю на службу и служит ему, как самая преданная собака.
— Здесь нам нечего бояться, — отвечала жена. – Скалы нас закрывают, но надежнее всех скал защищает нас Бьеорк–гора. Кто отважится осквернить это место? Даже Инвар Разоритель Гнезд – и тот не посмел бы, живи он сейчас, грозить Бьеорк–фьорду, а Инвар был берсерк не чета прочим и никого и ничего не боялся. К тому же любой корабль не пройдет сюда незамеченным, а если и пройдет, то сядет на мель или разобьется о скалы.
Олаф сказал:
— Так–то оно так, но этой зимой меня запросят на тинг [21] , а там конунг Хальвдан, и я буду не я, если не замыслил он подмять под себя всех оставшихся свободных ярлов. О том же, что и я, думают Торнир Длиннолицый, Кьятви Богач и Бранд Мучная Борода. Вот только каждый из нас прячет за спиной нож. Хальвдан ждет: мы друг друга перегрызем, здесь–то он и подоспеет, а не он, так его наследники. Яблоко от яблони недалеко падает. Правда, Хальвдан вряд ли отважится отправить сюда корабли, да и не найдется сумасшедших перевалить через хребты – но мне–то самому вскоре будет носа отсюда не высунуть.
21
Тинг — норвежский парламент, на который съезжались со всех концов страны. На тинге обсуждались самые важные государственные, а также уголовные и административные дела. Херсиры и лендрманны — приближенные конунга.
Астрид ответила:
— Золото делает то, что должно делать. Имя Удачливого — лучшая наживка на любую рыбу. Ты никогда не скупился, и все возвращалось к тебе сторицей. Против берсерков, кораблей и таких кормчих, как Визард, разве есть в Норвегии сила? Никогда не будет такой силы, если пустить в ход добычу и имя.
Ярл был очень доволен своей женой. Он воскликнул:
— Стоит мне только подумать, а ты уже высказываешь самую сокровенную мою мысль. Правда твоя, нужно спешить, пока удальцы не разбрелись по фьордам. Не переманил бы их к себе чего доброго Кьятви Богач, не отправились бы они за море к проклятому Норвежцу! Думаю, что этой зимой построим мы не один дом для воинов; надеюсь, найдутся и болтливые сороки и донесут об этом на своих хвостах тингу — мне же будет с чем объявиться к конунгу. Я очень постараюсь, чтобы к тому времени целая орава голодных и жадных на всякие развлечения викингов уже стояла за моей спиной. Это тоже стена, не хуже скал Бьеорк–фьорда!