Конвейер
Шрифт:
— Вот задаток. А этот рубль за вино. Не умею ничего за чужой счет.
— Обижаешь, — сказал Полундра, глядя на рубль. — В моем доме меня и обижаешь.
— Имею право, — ответил Лавр Прокофьевич. — Я ведь не отец и не дед тому мальчику, который будет у вас жить. Попросили, вот и зашел, посмотрел. Условия, кажется, хорошие.
— Хорошие, — подтвердил Полундра, — и у детей и у хозяев. Так жить, как мы, мало кто живет. Видишь, какой дом! А сад, а двор? Хочешь знать, сколько за это сейчас можно взять?
— Не хочу, — ответил Лавр Прокофьевич.
Ноги с горы бежали легко. Так и добежали
В поезде проводница сжалилась, принесла матрац и одеяло. Он пристроил чемодан в изголовье, прикрыл его краем матраца, получилось что-то вроде подушки. Уснул на этой жесткой подушке, как на пуховой не спал. Утром сошел с поезда и сел в такси. Будь у него пять копеек, он бы поехал домой автобусом, а так вот пришлось на такси.
Шурик Бородин опять жил у бабушки. Ссора с родителями на этот раз произошла из-за его морального облика. Отец не толкал его в спину по направлению к двери, как прежде, а своим дикторским баритоном властно заявил: «Уходи. Пока не станешь человеком, не показывайся на глаза». Мать тоже видеть его не хотела: «Если у человека нет никаких нравственных устоев, то и в рабочем коллективе он будет белой вороной». Хорошо им было разыгрывать эти маленькие семейные трагедии, зная, что он никуда не денется, что бабушка приютит, накормит, проинформирует о сыночке вечером по телефону.
А скандал вспыхнул на пустом месте. Шурик его не ждал. Проводил Катю после кино, вернулся довольно рано, а они уже сидели наизготове. Не родители — сама скорбь, гнев и возмездие.
— Только без этого, — предупредил он, почуяв знакомые признаки очередного изгнания из дома. — Я здесь прописан, совершеннолетний, кроме того, передовик производства. Учитывая все это, попрошу без рукоприкладства и прочих оскорблений.
Они ринулись с места в карьер.
— Если в тебе нет постоянства, — закричал отец, — не обязательно было приводить девушку в дом!
— Какую девушку? — притворился Шурик.
— Лилю! — «трагически воскликнул отец. — Или тебе уже это имя ничего не говорит?
— Он хочет сказать, что она из-за него уже не девушка. — Мать глядела на сына с отвращением.
— При чем здесь девушка и не девушка? Она уехала, я проводил ее. Она забыла меня, отвергла. Что же я должен после этого делать? Умереть?
— Именно умереть. — Отец плюхнулся в кресло и поглядел в потолок.
— А он вместо этого как ни в чем не бывало тут же приискал себе другую и, наверное, говорит ей те же самые слова.
Они просто жаждали его смерти. Лиля им была дороже родного сына.
— А если я разлюбил ее?
— Подлец! — крикнула мать.
— Ничтожество! — подхватил отец.
— Такое впечатление, — сказал Шурик, — что вы жить не можете без скандалов. И без Лили жить не можете. Потому что при ней вы подрались. И теперь с ее именем у вас связаны самые приятные воспоминания.
— Он еще и оскорбляет нас, этот донжуан. — Мать поднялась и пошла на кухню пить ландышевые капли.
— Я не обманывал Лилю. — Шурик
— Ты говорил ей, что любишь ее?
— Кажется, говорил.
— Кажется! — Мать схватилась за сердце. — Неужели ты не знаешь, что такое любовь? Любовь — самое святое в жизни, и если она оказывается ложью, значит, вся жизнь — ложь.
Может быть, в каком-нибудь спектакле она произносила эти слова, они ей понравились и запомнились. Шурика они не убедили.
— А если человек принимает за любовь что-нибудь другое? — отстаивал он свою правоту. — Человеку показалось, что любит, он обманулся.
— Обмануться можно один раз. — Отец появился на кухне. — А ты уже ходил по этой дорожке. Эта Катя, которую ты теперь обманываешь, кто она?
— Она будет пианисткой.
— Она будет несчастным человеком, — сказала мать, — этот, с позволения сказать, наш сын опять принимает за любовь что-то другое.
Он ушел от них, понимая, что никогда, даже добившись чего-нибудь замечательного в жизни, не станет в их глазах уважаемым человеком, всегда будет Шуриком. Когда-то от их слов он плакал, даже классе в пятом бросался на них с кулаками, потом, пытался обороняться иронией, но их было двое, а он один. К тому же по разным поводам они усвоили раз и навсегда одно-единственное правильное суждение, и опровергнуть его или даже поставить под сомнение было невозможно.
Шурик не чувствовал себя виноватым перед Лилей. Красивая девчонка, колючая немного, но это оттого, что в деревне выросла. Комплекс: я не хуже вас, городских. Оттого и взгляд острый, настороженный, словно ждет, кто сейчас и откуда выскочит, чтобы обидеть. Он был честно в нее влюблен, а она уехала и забыла. Обидно, даже больно было, когда Верстовская сказала про деревенского жениха, а потом прошло.
С Катей он когда-то учился, потом она перевелась в другую школу. Четыре года не виделись, и, когда встретились, он ее еле узнал. Почему если встречаешься с человеком, разговариваешь, ходишь в кино, обнимаешь, целуешь, то или люби до гроба, или ты обманщик и подлец? А если это не любовь, а что-то другое, чему названия не придумали, нежность, например? Или приязнь. Человеку приятно с другим человеком. С Катей приятно. Но попробуй ей сказать об этом — обидится до гробовой доски. Уверена, что он в нее влюблен. Только потому и встречается с ним, что уверена. А попробуй он сейчас от нее отойти, у нее у самой к нему любовь вспыхнет. Сейчас она его жалеет: бедняжка, как он в меня влюблен. Любовь, любовь. У всех одно и то же. Все в кого-нибудь влюблены. А у него — передышка. Не может он после Лили в кого-то еще влюбиться.
У входа в гастроном, под зажженным плафоном на столбе, стояла Верстовская. Шурик опасался ее. Месяца два она сторожила его своим взглядом, остреньким и нахальным, куда ни повернешь голову — наткнешься на этот взгляд. Однажды он ей сказал: «Если влюбилась, то скрывай». Надька фыркнула: «Было бы в кого!» Но отстала только недавно. На что, интересно, рассчитывает в жизни такая Верстовская? Замуж мечтает выйти? За богатого? А кто такие богатые? Ловкачи, жулики или скопидомы: не ели, не пили и накопили.