Координаты чудес (сборник)
Шрифт:
Да, тут старикашка едва не загнал меня в угол. Но я улыбнулся и, откашлявшись, чтобы дать себе время на размышления, небрежно бросил:
«Ответ ясен!» (Когда не знаешь, что сказать, лучше ответа не найти.)
«Вполне возможно, — согласился он. — Но мне он неизвестен».
«Послушайте, — сказал я. — Эта свобода воли, которую вы даруете своему народу, она ведь тоже разновидность фатализма?»
«Ну, можно считать и так. Но есть и разница...»
«А кроме того, — быстро добавил я, — с каких это пор свобода воли и фатализм несовместимы?»
«Конечно, несовместимы», — сопротивлялся он.
«Все дело в том, что вы совершенно не понимаете науки, — напирал я, проделывая у него перед носом старый трюк. — Видите ли, сэр, одним из основных законов науки является признание определяющей роли случая. А случайность (как вам, наверное, известно) — это и есть математический эквивалент свободы воли».
«Но вы противоречите сами себе», — упирался он.
«Это как посмотреть, — ответил я. — Противоречие — наиболее фундаментальный принцип устройства Вселенной. Противоречие рождает борьбу, без которой все приходит к энтропии. Поэтому у нас не было бы ни единой планеты или вселенной, если бы все не находилось в невозможном на первый взгляд состоянии противоречия».
«На первый взгляд?» — быстро переспросил он.
«Ясно, как день, — подтвердил я. — Но это еще не все. Возьмите, например, какую-нибудь изолированную тенденцию. Что произойдет, если вы доведете эту тенденцию до предела?»
«Не имею ни малейшего понятия, — сказал старик. — Недостаточно подготовлен для такого рода дискуссий».
«Да просто-напросто тенденция превратится в свою противоположность».
«Неужели?» — потрясенно переспросил он.
«В самом деле, — заверил я его. — У меня в лаборатории есть бесспорные доказательства, но их демонстрация будет скучновата...»
«Нет-нет, мне достаточно вашего слова, — поспешно сказал старик. — Ведь у нас же соглашение...»
Соглашение — это все равно что контракт, но звучит благороднее.
«Парные противоположности, — бормотал он. — Детерминизм. Тенденции, которые превращаются в свою противоположность. Боюсь, это слишком сложно». «Сколь сложно, столь же эстетично, — сказал я. — Однако я еще не кончил насчет предельных превращений».
«Продолжайте, будьте добры!» — попросил он.
«Спасибо. Так вот, еще у нас имеется энтропия. Это означает, что при отсутствии внешних воздействий все стремится идти своим чередом (а в моей практике бывало, что и при наличии внешних воздействий). Таким образом, мы получаем, что энтропия заставляет вещи двигаться к своим противоположностям. Ведь если одна вещь движется к своей противоположности, то и все другие движутся к своим противоположностям, поскольку этого требует наука. Такая вот картина. Все противоположности как безумные несутся к своим противоположностям и становятся своими противоположностями. И на более высоком уровне организации картина та же самая. И так далее. Чем дальше, тем больше! Так, да?»
«Кажется, так», — согласился он.
«Прекрасно! А теперь возникает вопрос, все ли это? То есть ограничивается ли все этим круговоротом противоположностей? Нет, сэр, вот что самое замечательное! Эти противоположности, которые прыгают туда-сюда, как дрессированные тюлени в цирке, на самом деле — лишь один из аспектов действительности. Потому что... (здесь я сделал паузу, а потом заговорил как можно проникновеннее) потому что за шумом и суматохой явлений реального мира прячется мудрость. Эта скрытая мудрость, сэр, видна за иллюзорными формами вещей и явлений. Она просвечивает в глубочайших деяниях Вселенной, пребывающей в состоянии великой и величественной гармонии».
«Как вещь может быть одновременно и реальной, и иллюзорной?» — быстро спросил он.
«Не мне знать, как ответить на такие вопросы, — сказал я. — Я только скромный научный работник и вижу лишь то, что вижу. И действую соответственно. Но, быть может, за всем этим стоит нравственный смысл?»
Старец задумался. Я видел, как он борется с собой. Конечно, любой на его месте тут же нашел бы ошибку в моих построениях, и все они рассыпались бы в прах. Но, как и все яйцеголовые очкарики, он обожал противоречия и склонен был включить их в свою систему. Здравый смысл подсказывал ему, что в природе не может быть таких трюков, что бы я там ни говорил, но интеллектуальность нашептывала, что, быть может, вещи только кажутся такими сложными, а за всем этим кроется простой и прекрасный единый принцип, а если и не принцип, то хотя бы мораль. Главное, я задел его слабую струнку, помянув о нравственности. Старикашка помешался на этике, он прямо-таки был начинен ею; его запросто можно было назвать «мистер Этика». А я случайно подбросил ему идею, что вся эта проклятая Вселенная, все ее постулаты и противоречия, все законы и беззакония — суть воплощение высоких нравственных принципов.
«Пожалуй, все это глубже, чем я думал, — сказал он через некоторое время. — Я собирался наставлять мой народ только в этике, нацелив его на высшие нравственные проблемы вроде: „Как и зачем должен жить человек?“, а не на вопросы о строении живой материи. Я хотел, чтобы люди изведали глубины радости, страха, жалости, надежды, отчаяния, а не превратились в ученых крыс, которые изучают звезды и радуги, а затем создают на базе своих наблюдений величественные, но ни на что не годные гипотезы. Я кое-что знаю о Вселенной, но считал эти знания необязательными. Вы меня поправили».
«Ну что вы, — сказал я. — Я не хотел доставлять вам хлопоты. Я просто думал, что нужно обратить ваше внимание...»
Старик улыбнулся:
«Этими хлопотами вы избавили меня от гораздо больших хлопот. Я могу творить по своему образу и подобию, но никогда не стану создавать целый мир, населенный миниатюрными копиями меня. Для меня важна свобода воли. И она будет у моих созданий — им на славу и на беду. Они получат эту блестящую бесполезную игрушку, которую вы называете наукой, будут носиться с ней и превращать в божество всякие физические противоречия и звездные абстракции. Они будут гоняться за познанием вещей и забудут о познании собственного сердца. Вы предупредили меня, и за это я вам признателен...»
Я облегченно вздохнул. Откровенно говоря, он заставил меня понервничать. Я ведь думал, что он ничего из себя не представляет, с важными персонами не общается, а тут оказывается, у него благородные манеры. Все время я опасался, что он доставит мне массу хлопот, причем для этого ему достаточно было произнести всего несколько слов. Произнесет — и готово, фраза, как отравленный дротик, вонзится в мой мозг и останется в нем навсегда. Честно говоря, это меня тревожило.
Да, сэр, этот старый шут, должно быть, читал мои мысли. Ибо он сказал: