Копье Нептуна. Арабская весна. Первая и вторая книги
Шрифт:
— Милосердия! Именем Аллаха, милосердия!
Мулла пощипал короткую бородку.
— Уважаемый, Абаль-эфенди. Если бы это была не дочь уважаемого человека, столь много сделавшего для города и для страны… поверьте, я бы не колебался. Но тут…
Мулла доверительно понизил голос.
— Полагаю, что пяти миллионов долларов будет вполне достаточно… для компенсации семьям погибших…
Мулла Абдалла честно не хотел делать это. Он честно хотел просто получить деньги, передать часть из них тем, кто будет выносить приговор… наверняка, десяти ударов плетью будет достаточно для искоренения порока, а часть, небольшую — отдать палачу, чтобы не бил слишком сильно. Но к сожалению, Мулла был слабым, слабым и грешным человеком.
Карину Аль-Максуд переодели в скромную, черную паранджу и привезли в здание, где заседал шариатский суд. Дел было много, одни и те же судьи рассматривали все вопросы, от ссоры по поводу земельного участка и до убийства. Поэтому — качество судопроизводства оставляло желать лучшего, а сами судьи сильно уставали. Мулла завел блудницу в пустую комнату, чтобы ее никто не видел — и стал ждать, пока на свое место не заступит тот судья, с которым он поделился бакшишем. Он созвонился с нужным судьей по сотовому и выяснил, что тот немного опоздает.
Наверное, если бы мулла не видел ту запись, которую скопировала с сотового телефона этой развратницы и переслала в мутаву честная и скромная саудовская женщина — этого бы не было. Но он это видел. В комнате они были одни, было жарко и душно, от этого и от волнения он сильно вспотел. Он представлял себе пленительные изгибы женского тела… каждый изгиб… О Аллах, какое чудо ты сотворил рабам своим на погибель…
Карина пихнула его — он и не заметил, как прижался к ней, а скамья была узкой.
— Ты не раскаиваешься в том, что делала это с проклятым кяффиром — спросил мулла.
Блудница не ответила. От нее — до сих пор исходил тонкий аромат дорогого парфюма.
Содрогаясь в душе, мулла несмело положил руку туда, где под паранджой угадывалась нога.
— Наказание может быть разным… очень разным… — многозначительно сказал он и показал ключ от двери.
Эта паранджа была с открытым лицом — и Карина посмотрела ему прямо в глаза, посмотрела так, как никакая женщина не должна смотреть в лицо мужчине — с наглым вызовом и осознанием собственной греховной сущности Мулла был совсем близко… от него воняло потом, нестиранной, несвежей одеждой, вонючей бородой, мерзостью и убожеством. Его глаза — сочились неприкрытой похотью.
— Раскаиваюсь ли я в том, что легла с кяффиром — сказала она — да лучше с последним кяффиром, чем с такой жирной свиньей как ты. Он, по крайней мере, следит за собой и от него не воняет как от помойной шавки…
Мулла вскочил как ошпаренный. Открыл рот, чтобы что-то сказать — но так ничего и не сказал и как ошпаренный влетел за дверь.
Через час шариатский суд, посовещавшись и рассмотрев все доказательства вынес приговор: пятьсот ударов кнутом.
Мулла Абдалла, глава Комитета по насаждению добродетели и предупреждению порока Джидды, известного по своему краткому названию Муттава (религиозная полиция) — перед экзекуцией надел чистую белую одежду. Один из его подручных проверил плеть, которой он будет приводить приговор в исполнение. Для того, чтобы наказать строптивую мерзавку как следует — он приказал оставить хлыст на всю ночь в слабом растворе соли. Теперь он причинит посмевшей его оскорбить женщине настоящие мучения. Пятьсот плетей! Такое не вынесет даже самый крепкий из воинов — но они знают это. Как только женщина потеряет сознание от боли — они отвезут ее в больницу и подождут, пока ее раны не зарубцуются. Как только они зарубцуются — они снова начнут ее наказывать плетью, пока она не потеряет сознание. Наказание в пятьсот ударов растянется на год а то и больше и все это время она будет чувствовать боль, только боль и ничего кроме боли. Когда все будет кончено — она будет так изуродована, что родителями придется установить награду в несколько миллионов долларов, чтобы выдать ее замуж, а страх — она будет чувствовать до конца жизни.
Мулла взял почтительно протянутую короткую плеть, взмахнул ей и почувствовал знакомое возбуждение. Низенький и толстый, он не вызывал у девушек ничего кроме насмешек и ни одна из них — не подарила бы ему свою благосклонность без денег. Потому то он и пошел в религиозную полицию, карать разврат и порок. И своей ревностью в выполнении священного долга — заслужил право быть экзекутором всей Джидды…
— Все готово, эфенди… — поклонившись, сказал один из подручных — женщину привезли, люди собрались.
— А журналисты? — жадно осведомился мулла — много там журналистов?
— Столько, что он дрались за место, чтобы снять получше.
Мулла сладострастно улыбнулся.
— Тогда пошли…
Место для экзекуций в Джидде представляло собой площадь, на которой всегда не хватало места — люди любили кровавые зрелища. На ней исполняли два вида приговоров — порка и обезглавливание. Обезглавливание было высшей мерой наказания в Саудовской Аравии, приговор приводился в исполнение мечом. Мулла решал, кому и как умереть — палач был опытным и мог снести голову с одного удара — а мог растянуть наслаждение минут на двадцать. Несколько неточных ударов, каждый из которых калечит приговоренного, но не убивает. Иногда мулла брал от родственников казнимого деньги за то, чтобы все свершилось быстро и без мучений. Иногда — если казнили человека, который по какой-то причине вызывал у муллы неприязнь — мулла просил палача задержаться, не торопиться и сладострастно смотрел, как на нагретые солнцем камни брызгает густая, почти черная кровь.
Но сегодня — экзекуция была особенной. Жертву хорошо знали в городе — одна из первых красавиц, светская львица. Тем нагляднее будет урок.
Мулла вышел из автомобиля — скромного белого седана — и протолкался через толпу, когда палачи уже собрали необходимое приспособление. Это было что-то вроде треугольной пирамиды, раньше она была из дерева, но недавно во время одной из экзекуций оно развалилось и пришлось изготовить новое, уже из строительной арматуры. Новое было не в пример удобнее — оно не сколачивалось каждый раз гвоздями, а собиралось на винтах и шарнирах, а там, где должны были быть привязаны руки и ноги наказываемого — были удобные скобы, раньше приходилось вбивать гвоздь, чтобы зацепить веревку. Женщину еще не привели.
Мулла несколько секунд помолчал, словно собираясь с мыслями. Десятки объективов были направлены на него.
— Мы собрались здесь — сказал он — чтобы привести в исполнение приговор шариатского суда в отношении Карины Аль-Максуд, дочери нашего народа, забывшей его обычаи и погрузившейся в пучину разврата и порока. В то время, как лучшие из сынов нашего народа идут на джихад и принимают шахаду, чтобы встретиться в раю с теми, кто принял шахаду до них — эта проститутка танцевала голой перед неверным и отдавалась ему до брака! Перед британцем, сыном собаки, одним из тех, кто угнетает, и порабощаем мусульман! И когда мы застали ее за сим неблаговидным деянием — она не раскаялась и не смирилась — а британец едва не убил одного из правоверных, присланных мною чтобы остановить этот мерзкий харам!
Мулла благоразумно умолчал о том, что шариатский суд побоялся связываться с британским военнослужащим из отряда особого назначения и принял гнусное решение отыграться на женщине. Мулла умолчал о том, что британец не едва не убил одного — а убил одного и оставил инвалидами двоих религиозных полицейских. Мулла так же умолчал — в чем, по его мнению, должно было проявиться раскаяние Карины аль-Максуд…
— Вот эта блудница, заблудшая дочь нашего народа!
С этими словами подручные муллы вытащили из стоящего у эшафота фургона молодую женщину, одетую во что-то, напоминающее грязное рубище, с покрытой головой. Двое подручных палача протащили брыкающуюся молодую женщину к эшафоту а третий — принялся привязывать ее за руки и за ноги к станку.