Копье прозрения
Шрифт:
***
Жизнь слепца полнится один на другой похожими днями, и много таких дней протекло мимо жизни, пока не научился я передвигаться сам, сначала по замку, а после и за пределами его. Но еще больше времени утекло в черный песок будней, пока не стал я сам ходить по лесу и добрался, наконец, до места, ставшего болезненным наваждением и целью, подвигающую меня каждый день отходить все дальше и дальше от хорошо знакомого бабьего бора.
Вот он! Я, дрожа, обхватываю руками холодный ствол грибного царя. Смутная догадка плещется на дне души, но я не верю, все еще не верю.
Я бреду через лес, шуршу листьями. Даже ноги специально подволакиваю, чтобы шороху было больше. Пахнет ночными заморозками, но не этот запах манит меня. Из-за голых деревьев доносится запах ржавого железа. То появляется, то исчезает. Я иду на ветер! Постукивая посохом по гулким стволам, я бреду вперед. Никто не следует за мной. Впервые после гибели отца я чувствую себя свободным.
Вот это место. Я его помню. Ажурный мостик – из ниоткуда в никуда, и никакой дорожки возле. Краска полностью облезла. Когда я трогаю узоры, мне кажется, что они заржавели настолько, что вот-вот зашуршат, как вязанки сухого папоротника у жилища Савелия. На мостике приятно сидеть, свесив ноги. Там внизу – топь. Адова топь.
Блеклое октябрьское солнце пробует согревать. Подставляю ему лицо. У людей для меня больше нет тепла. Тепло осталось только у солнца, ослепившего меня. Я помню, что болото красиво своей, особой красотой. Вода наверняка покрыта ряской, плотной, ярко-зеленой. Местами из-под воды торчат облепленные темной глазурью сучки. Ничто не нарушает покой Адовой топи. Ни лягушки, ни водомерки не водятся здесь. Топь мертвецки неподвижна. По всему болоту, чем дальше – тем чаще, торчат черные, лишенные листьев стволы деревьев. Величественные, как стражники по краям дороги. Дороги в преисподнюю. Но всего этого я не вижу, могу только угадывать. Не увижу уже никогда, так будет точнее.
Отец и мать заждались меня на том свете. Пойду им навстречу по небесной дорожке, а они руки протянут, встретят. Жаль, руки на себя наложить – грех, разминусь с родителями. Боюсь. Вот бы погибнуть, как хотел, но не смог умереть отец – с мечом в руках.
– Что ты тут делаешь, княжич?
Савелий не здоровается, но я чувствую за спиной его тяжелый сладковатый запах. Не отвечаю, сижу и слушаю, как дядька сипло дышит. Наслушавшись, спрашиваю:
– Как ты сумел выжить, Савелий?
– Болт оказался слишком короткий, перебил ребро и застрял, – быстро отвечает дядька.
Облегчение, с которым он выдает заготовленный ответ, выдает ложь. Только я и так бы не поверил, слишком хорошо рассмотрел высунувшийся из груди Савелия наконечник болта.
– Просто сижу, – меняю я тему.
– Ты знаешь, Юрий, что впереди тебя бездна?
– Знаю, но я не вижу ее.
– Зато
Мы молчим. Я слышу, как Савелий переминается с ноги на ногу, и жду, что он сядет рядом.
– А что ты видишь, княжич?
Он ногтем срывает с моих глаз повязку. Я задираю голову к небу.
– Мне кажется, что я вижу солнце.
Дядька довольно сопит, а потом вкрадчиво над самым ухом уточняет:
– А что ты видишь впереди?
Я незрячими глазами всматриваюсь туда, где должна быть топь. Так не может быть, но я на самом деле кое-что вижу.
– Я вижу изумрудную дорогу.
Теперь Савелий уже не доволен. Наоборот, судя по прерывистому вздоху, он расстроен.
– Я тоже ее вижу, княжич…
– И ты потому боишься сесть рядом со мной?
– Боюсь, – соглашается дядька, и в его голосе слышится облегчение.
– Расскажи мне сказку, дядька Савелий, – прошу я.
– Какую?
Он обрадовался, что я не прошу садиться со мной рядом.
– О тех, кто построил этот мостик и гриб.
– Я не люблю эту сказку, – отвечает Савелий и снова мрачнеет.
Меня забавляет легкость, с которой я читаю перемены в его настроении.
– Почему?
– Потому что она – быль.
– Пожалуйста… – прошу я еще раз и добавляю в голос немного мольбы.
Что бы не пришлось мне пережить, для Савелия я навсегда останусь мальчиком, воспитанником. Которого можно пожалеть, а можно наказать.
– Ладно, слушай.
Савелий грузно опускается на мостик неподалеку от меня так, что тот жалобно скрипит.
– Давным-давно в этих краях были два огромных озера. Задолго до того, как варяги освоили волок.
– Волок?
– Смерды называют его Королевской дорогой. Помнишь такую? Простой народ любит приукрашивать. Давным-давно варяги волокли здесь свои суда, даже старики не помнят, когда.
– Зачем это варягам?
– Как зачем? Затем же, зачем большинство путей проложено. Для торговли! Смотри. Ловать течет на север. Двина – на запад. Здесь купцы варяжские перетаскивали ладьи из Ловати и Двины в Днепр, чтобы идти
Савелий замолкает ненадолго. Я не тороплю его, жду, пока слова улягутся, сложатся в рассказ. Дядька откашливается и продолжает.
– Словене курганы строили, кривичи курганы строили, а озерные люди не строили курганов. Головами у них были не князья, а волхвы, жрецы древних богов. Князья в те времена от простых воинов мало чем отличались. Они созывали дружины, а богатые озерные волхвы нанимали их против разбойников. Люди боялись богов, а волхвы умели говорить с богами. Дождь умели вызывать, замирять волны.