Копье Пустыни
Шрифт:
Аббан прибыл на закате, чтобы проводить их на порку. Лиша в последний раз проверила травы и инструменты в своей корзинке. У нее сосало под ложечкой, и она глубоко дышала, чтобы немного успокоиться. Даль’шарумы заслужили наказание за то, что сделали с Уондой, но это не значит, что ей охота любоваться, как им вспарывают спины. Однако она видела, как небрежно красийцы относятся к медицине, и опасалась, что раны воспалятся и убьют воинов, если она не обработает их собственноручно.
В Форте Энджирсе они
– Надеюсь, ты понимаешь, какую честь мой господин оказывает тебе и дочери Флинна тем, что выпорет преступников собственноручно, – заметил Аббан, – а не поручит это какому-нибудь дама, который может проявить снисходительность из сочувствия к их деянию.
– Дама сочувствуют насильникам?
Аббан помотал головой:
– Ты должна понять, госпожа, что наши обычаи весьма отличны от ваших. То, что вы разгуливаете с открытыми лицами и… прелестями, – он указал на глубокий вырез ее платья, – оскорбляет многих мужчин, которые боятся, что вы внушите неподобающие мысли их собственным женщинам.
– И потому они решили указать Уонде ее место, – поняла Лиша. Аббан кивнул.
Лиша нахмурилась, но сосущее чувство унялось. Травницы не любят причинять боль, но даже Бруна не отказывалась преподать пару неприятных уроков хамам и дикарям.
– Мой господин велел явиться и Дамаджи с их кай’шарумами, – сказал Аббан. – Он хочет, чтобы они уяснили надобность принять некоторые ваши обычаи.
Лиша кивнула:
– Ахман сказал, что похожая история была, когда он познакомился с Пар’чином.
На лице Аббана не дернулся ни один мускул, но купец слегка побледнел. Неудивительно, что Арлен так влиял на людей даже до того, как расписал себя татуировками.
– Мой господин упомянул Пар’чина?
– По правде говоря, это я его упомянула. Я не ожидала, что Ахман тоже с ним знаком.
– О да, мой господин и Пар’чин были добрыми друзьями, – ответил Аббан, к изумлению Лиши. – Ахман был его аджин’палом.
– Аджин’палом?
– Его… – Аббан нахмурился, подбирая правильное слово, – кровным братом, пожалуй. Ахман показал ему Лабиринт, и они проливали кровь друг за друга. Для моего народа эта связь крепче кровных уз.
Лиша открыла рот, но Аббан перебил ее:
– Нам пора, иначе мы опоздаем, госпожа.
Лиша кивнула, и они кликнули остальных жителей Лощины, а также Аманвах и Сиквах, которые не отходили от Рожера.
Их проводили на городскую площадь Форта Райзона – большой мощеный круг в центре города с колодцем посередине и лавками по периметру. За покупками пришли не только красийские женщины, но и райзонские. Северянки носили прежние платья, но лица и плечи закрывали платками. Многие из них изумленно смотрели на Лишу и ее мать, как будто ожидали, что сопровождающие их даль’шарумы вот-вот накинутся на бесстыдниц.
Многие красийцы уже собрались, в том числе Дамаджи в паланкинах с балдахинами и многочисленные шарумы и дама. Посреди круга возвышались три деревянных столба, но без кандалов и веревок.
Поднялся шум, и толпа повернулась к Джардиру, который вошел в круг в сопровождении Инэверы в паланкине и других своих жен. Лиша насчитала четырнадцать. Все ли это? Они встали рядом с Лишей и жителями Лощины так близко, что Лишу окутал аромат духов Дамаджах.
Джардир подошел к столбам и махнул Копьям Избавителя. Три даль’шарума сами, без понуканий вышли на площадь и разделись до пояса. Они опустились на колени и коснулись лбами булыжной мостовой перед Джардиром, затем встали и обхватили руками столбы. Связывать их не стали. На воине, которому Лиша сломала руку, белел гипс.
Джардир вынул из складок одеяния плетку-трехвостку с плетеными кожаными ремнями. В последние дюймы каждого хвоста были вставлены острые кусочки металла.
– Что это? – спросила Лиша у Аббана. Она думала, что Джардир воспользуется обычным хлыстом. Это орудие выглядело намного страшнее.
– Хвост алагай, – ответил Аббан. – Плетка дама. Говорят, она бьет, как хвост песчаного демона.
– И сколько ударов получит каждый?
– Столько, сколько выдержит, – усмехнулся Аббан. – Шарумов порют, пока они могут держаться за столб.
– Но… так и убить недолго!
Аббан пожал плечами:
– Шарумы славятся воинским искусством, а не умом или инстинктом самосохранения. Они считают, что вынести как можно больше ударов – проверка мужества. Их товарищи будут делать ставки, кто продержится дольше.
Лиша нахмурилась:
– Я никогда не пойму мужчин.
– Я тоже, – согласился Аббан.
Зрелище было ужасно. Каждый удар хвоста алагай оставлял на спине жертвы алую кровавую полосу. Джардир наносил по одному за раз – то ли по доброте душевной, то ли чтобы воины не свыклись с болью. Лиша вздрагивала с каждым ударом, как будто били ее саму. Слезы текли по ее лицу, и ей нестерпимо хотелось убежать, чтобы не видеть сплошных ран, в которых белели ребра. Никто из воинов еще не упал и даже не закричал.
В какой-то момент Лиша отвела взгляд и увидела, что Инэвера невозмутимо наблюдает за происходящим. Дамаджах почувствовала взгляд северянки и усмехнулась при виде слез на ее щеках.
В Лише что-то надломилось, и вспышка ярости подействовала как защитный круг от людских страданий. Травница выпрямилась, вытерла глаза и по примеру Дамаджах с холодной отстраненностью досмотрела порку до конца.
Казалось, та будет длиться вечно, но наконец упал один воин, а затем и второй. Лиша увидела, как их товарищи передают друг другу монеты, и подавила желание сплюнуть. Когда рухнул последний, Джардир кивнул Лише, и она поспешила на помощь, доставая нитки, мази и бинты. Она надеялась, что запасов хватит.