Шрифт:
Глава 1
Деточка, тебе пора просыпаться.
Мама.
Глава 1. Сон во сне.
Васька спал и опять видел тот же сон, когда услыхал из его глубин, как хлопнула в избе входная дверь. Просыпаться ему не хотелось, и Васька решил выглянуть из сна только одним глазом так, как наверно можно было бы выглянуть со дна глубокого колодца.
Спал он на печи вместе с младшей сестрой, откуда хорошо виден красный угол и висящая на нитке обережная копейка. Он приоткрыл один глаз и направил его в щелку между неплотно сдвинутыми печными занавесками. Каменная монета светила отчетливым зеленоватым светом. «До рассвета далеко еще», — понял Васька, и подумал,
Васька прислушался к своим ощущениям и почувствовал приятное тепло от печи под левым боком и то, что правый бок у него озяб. Он перевел свое разведывательное око на спящую рядом сестренку. В беспокойном сне та опять стянула на себя старый овечий полушубок, которым они укрывались вместе. Васька осторожно, чтоб не разбудить малявку, потянул на себя край полушубка. Оказавшись укрытым, и убедившись, что сестренка не проснулась, он вздохнул и снова запечатал окно в явный мир.
Образы сна тут же начали наплывать, и он опять обнаружил себя в ночном заснеженном березовом лесу, хорошо известном ему по этому повторяющемуся сну. Лес был такой унылый, что даже костер, перед которым он сидел, только усиливал ощущение окружающего мрака. В одной руке у Васьки была кружка, сделанная непонятно из какой древесины. А может и не из древесины вовсе, потому что отражала свет костра так, как никакая деревяшка не отражает. В кружке была какая-то дрянная вода, потому что когда он отхлебывал, от горечи перехватывало дыхание.
В другой руке он между пальцами держал странную бумазейку, свернутую в трубочку. Кончик бумазейки тлел, а Васька время от времени подносил бумазейку ко рту, и тянул в себя ее горький дым.
Основная неприятность этого назойливого сна была в том, что ничего другого в нем не происходило. Васька сидел у костра, отхлебывал из кружки и тянул дым из бумазейки. Костер постепенно прогорал и переставал давать свет. Но Ваську это почему-то не беспокоило. Он только прихлебывал и тянул дым, веки тяжелели, в ушах нарастал шум, держать голову прямо становилось все труднее и труднее. Вид костра начинал плыть перед глазами. Наконец, удерживать внимание на происходящем во сне становилось невмоготу, и тогда Васька засыпал прямо внутри этого странного сна. Просыпался он уже всегда в яви. Ваське очень-очень хотелось проснуться не на яву, а именно в том же самом сне и досмотреть его, потому что он откуда-то с уверенностью знал, что этот сон обязательно должен иметь продолжение. Но пока, это ему никак не удавалось…
— Васька, Вась — отец склонился к его уху и тряс осторожно за плечо, стараясь не разбудить младшую дочь, — Ну, ты что так разоспался сынок. Ну, хватит. Просыпайся уже.
Откликнувшись на отцовский голос, Васька распахнул глаза, стараясь вытряхнуться из морока, потому что образы тоскливого леса еще держали его в плену. Он приподнялся на локте и привычно глянул в щель между занавесками. Обережной копейки на прежнем месте не было, и, не имея возможности увидеть, светит она или потухла с приходом утра, Васька встал в ступор, не в состоянии определить, кончилась уже ночь или нет. Он перевел ошалелый взгляд на отца:
— Сейчас, отец, встаю. А что ночь-то кончилась разве?
— Кончилась, сынок. Поднимайся, — в голосе отца слышалась преувеличенная заботливость, как будто перед Васькой он извинялся за то, что рано разбудил. Это было странно и на отца не похоже. Осознав это, остатки сна Васька тут же потерял.
— А что же копейки в углу нету? — спросил он с тревогой.
— С собой возьмем, нам на дальний покос надо, — всегда немногословный, отец и в этот раз сказал не более необходимого, а затем
Вол Банька, впряженный ни свет, ни заря, возмущенно фыркал, но послушно тянул со двора телегу. Васька, прижимался к теплому отцовскому боку и сонно размышлял о том, зачем отец собрался на дальний покос, если сперва обычно собирал сено на ближнем. Только сейчас он заметил, что на улице еще темень и даже сереть не начало.
— Отец, а зачем мы так рано выехали?
— Подождешь меня на задках, за волом присмотришь. Мне надо на общинный сход.
Банька пряданул ухом и фыркнул на этот раз громче прежнего. Будто бы вол мог постичь смысл сказанного и выразил свое отношение, доступным бессловесной скотине способом. А если бы умел говорить, то сказал бы что-то вроде: «это не известно еще, кто за кем присматривать будет».
Васька начал было придумывать, что бы он мог ответить на это нахальной скотине, но тут до него докатило, что отец помянул общинный сход, о котором он много слышал, но ни разу не присутствовал по причине малолетства. Глаза его вспыхнули от любопытства, а мысли посыпались и заплясали. На сход допускаются только взрослые мужики, которым уже исполнилось пятнадцать лет. А Ваське пятнадцать будет только к следующей весне. То есть, вообще-то, Васька родился осенью, но в деревне годы отмеряли по приходу весны. Если сумел до весны дожить, молодец, считай, год себе прибавил.
Васька тут же решил для себя твердо, что упускать возможность глянуть на сход хоть одним глазком, он не упустит. «Что за Банькой-то присматривать? И так никуда не денется. Быстро сбегаю, гляну только и обратно, — думал Васька, — Банька, поди, и не заметит моего отсутствия. Он и присутствия-то моего не замечает», — Васька неожиданно почувствовал раздражение на то, что вол не принимает его не то что за хозяина, но даже равным себе. «Ведь скотина скотиной, а важный что полянский купец», — Васька насупил брови и бросил в спину волу грозный взгляд. «Мол, гляди у меня, морока нифрильная», — вол, однако, к его взгляду остался непроницаем.
Пока Васька обдумывал свою затею, Банька успел дотащить телегу до окраины их невеликой деревеньки, и будто бы сам зная, что от него требуется, остановился у последнего плетня. Отец тут же спешился и накинул на плетень вожжи.
— Василий, покемарь тут пока. Я скоро обернусь, — и сразу пошел обратным путем к хороводной поляне, на ходу перестраиваясь в оборотка.
После того как отец скрылся в темноте, Васька высидеть смог только самую малость. Он выпрыгнул из телеги, подошел к воловьей морде и примирительно потрепал Баньку за ухом.
— Банька, — сказал он ласково, и повторил отца, — Ты тут покемарь пока, а я быстро. Одна нога здесь другая там.
Банька скосил на Ваську красноватый белок глаза, а затем отвернулся и принялся деловито лизать плетень, дав Ваське повод заключить, что против его отлучки вол не возражает.
Первым делом, Ваське надо было тоже перейти в оборотка. Хотя делать это так же легко как отец он еще не умел, но иначе нечего и думать о том, чтобы остаться незамеченным. Он встал как можно более расслабленно, руки свободно повисли вдоль тела как плети. Чуть-чуть подвигал коленками, растрясая живот, при этом, удерживая внимание на середине тела. Наконец он почувствовал, как в нижней части живота начало растекаться тепло и невидимый пузырь выкатился из живота чуть вперед и вниз. Он стал прямо ощущать свое пузо именно пузырем, наполненным теплом и движением. Он теперь чувствовал, как все его движения рождаются в этом пузыре и оттуда передаются во все другие части тела. Васька был готов к обороту, и ему оставалось только сказать заговорку. Он прошептал: «душа моя в темнице тужит, а серый волк ей верно служит».