Копи Царя Соломона. Сценарий романа
Шрифт:
Идут по направлению к автобусной остановке.
– Надо же… сама все сделает… а мы… – восхищенно говорит Иеремия.
– Натан, ты не играл в шахматы? – спрашивает он..
– Ой, я тебя прошу, эти блядь шахматисты сраные все тупые, как курдюк барана, – говорит Натан.
– Что?!!! – теряет дар речи Иеремия.
– Натан, как ты можешь так говорить?! – говорит он.
– Многие великие шахматисты были евреями, – говорит он.
– Каспаров, Лассар, Фрейзель, – говорит он.
– И что? – практично спрашивает Натан.
– Они ни хера, кроме своих шахмат сраных, в жизни не понимают, – говорит он.
– Натан,
Жестикулирует, что-то доказывает. Разговаривают, подъезжает автобус. Отъезжают.
Гостиничный коридор. Мерзкий, ярко-желтый – у сливочного масла такой цвет выглядит, напротив, естественным и аппетитным, – свет коридора. На полу толстый ковер. Дверь номера тихо открывается – это Натан, мы успеваем увидеть спящего Иеремию, – мужчина выходит, тихо ступает по ковру. Выходит на террасу. Закуривает сигарету. Достает мобильный телефон. Это не тот, что принадлежал отцу Натальи. Он синий, на экране – фотография чуть полной женщины примерно 35 лет. Она очень красива, ярко, даже вульгарно, сексуальна. Одета как Кэтрин Зета-Джонс (если Кэтрин не похудеет для очередного дебильного блокбастера, то на эту роль можно взять ее – прим. В. Л.).
Натан смотрит на фото с обожанием (как, в принципе, любой мужчина на фото Кетрин Зеты-Джонс, если она чуть полненькая, но я бы не хотел, чтобы эту фразу увидела моя жена, впрочем, она сама похожа на Кэтрин Зету-Джонс, когда полненькая, так что оставляем – В. Л.).Открывает входящие.
«Милый все чудесно я взяла еще несколько тысяч с той кредитки, которая была в шкафу, потому что та которую ты мне оставил почему-то пустая, а я-то снимала с нее всего семь раз по мелочам и поче…»
«Милый ужасно неловко тебя беспокоить но твоей лапе катастрофически не хватает денег на наряды в которых она так нравится своему пуси…
«Милый не хочется даже думать таких ужасных вещей но если ты не можешь содержать свою кошечку как следует может быть нам пожить раздельно мы могли бы встреча…»
Натан мрачно стирает одно сообщение за другим, почти не видный на темной террасе. Из-за облака выходит Луна и освещает лицо агента.
Мы видим, что Натан без слез, безутешно и беззвучно, – и поэтому очень страшно, – плачет.
Снова экран телефона.
Крупно смс.
«docha umnitsa derji nas v kurse
peredvijenii. mne legche zvonit nelzea tak
chto pishi sms. mama rassvela
Довольное лицо Натали. На голове у нее тюрбан-полотенце. Откладывает телефон. Напротив Лоринков, тоже посвежевший, после душа. Сидят на кухне, кофе, тосты, черное окно. Натали говорит…
Дымится кофе…
Дымок становится туманом, экран белеет…
Ретроспектива
Дым рассеивается…
Поле, все в воронках от снарядов. Воронок так много, что у нас возникает ощущение некоторой… искусственности пейзажа. Если бы поле бомбили серьезно, то оно все было бы сплошным рвом. Ямы аккуратные, словно вырыты кротами. Над ним поднимаются дымки костров. Именно так выглядит поле битвы в представлении женщин и реконструкторов исторических сражений типа Бородино. На одном конце поля сидят вокруг котелка оборванные солдаты. Они великолепно видны – стоит ясная погода, – в небе ни облачка, но, почему-то, их не бомбят, и в них никто не стреляет. Присмотревшись, мы видим, что на другом конце поля ( камера выполняет разворот-кувырок, как пловец – после того, как в плавание в конце 80—х ввели такие развороты – прим. В. Лорченкова) тоже сидят у котелков солдаты. Только на них другая форма, серая. Это фашисты – какими мы их себе представляем, – а на другом конце поля советские солдаты. Расстояние между противником примерно полтора километра. Крупным планом поверхность котелка. Она постепенно закипает. Внезапно она бурлит – сильно закипела – и на поверхность всплывает… человеческая кисть. Лица солдат – картинно чумазые, картинно голодные (умирающему от голода человеку уже не хватает сил Блестеть Глазами и Жадно Ждать – прим. В. Л., – многие сглатывают слюну. Те, кто не сглатывают, просто сплевывают. Крупно глаза – ярко-белые белки… (из всего этого получился бы отличный рассказ З. Прилепина про войну – В. Л.
Отъезд камеры. Широко раскрытые глаза Лоринкова – мы видим, что они и правда большие, мы любуемся ими вместе с Натали и автором сценария, – потом его лицо.
– Невероятно! – говорит он.
Натали грустно кивает. Она выглядит как жертва наводнения, которую спасли единственную из всей деревни и привезли в участок снимать для новостей БиБиСи в оранжевой жилетке, с мокрыми волосами и чашкой чая в дрожащих руках. Само собой, она горбится. Дымок над чашкой кофе. Отъезд. Мы видим дымок над котелком с человеческой рукой. Солдаты говорят, но… по-английски. Идут титры (то есть, мы понимаем, что все это – в изложении Натальи – прим. В. Л.).
– Жрать братцы хочется, – говорит старшина с усами, обманчивой внешностью порядочного человека, кучей говна в голосе и прищуром Ленина (если будет жив молдавский прапорщик М. Волонтир, рекомендую нанять для этого эпизода его – В. Л.).
– Да, я бы сейчас с медведя съел, – говорит рядовой, юноша с тонкой шеей и беззащитно блестящими очками и рацией за спиной.
– Я ел медвежатину, – говорит крепкий, коренастый мужчина с монголоидной внешностью, то есть, очевидный сибиряк.
– А что у фрица на обед? – говорит капитан с внешностью отца Натальи..
– Сейчас посмотрим, – говорит снайпер.
Трещит рация. Капитан снимает трубку со спины радиста и говорит:
– Зорька, я Закат.
–… наступать, – говорит голос.
– Но tovaritch ( это по-русски, хотя все остальное во фразе по-английски – прим. В. Л.) маршал, нас тут всего пятеро, – говорит капитан.
– Мы держим фронт против целого полка, а нас тут пятеро, – говорит он.
– Мы еле продержались ночь, и готовы погибнуть, – говорит он.
– Слава КПСС! – говорит он.
– Но как пятеро могут наступать против полка?! – говорит мне.
– But its for me poher! – восклицает голос в рации.
Капитан кладет трубку. Мрачнеет. Общий план пятерых. Они очень похожи на героев фильма «В бой идут одни старики». Внезапно мы понимаем, что, будь госзаказ, они бы запросто – и с такими же мужественными лицами, – сыграли и в таком бреде, который1 рассказывает Лоринкову американка Наталья.