Коплан возвращается издалека
Шрифт:
— Не бойтесь, я не вульгарный льстец из басни, — заверил он. — Просто не могу отказать себе в удовольствии вести себя галантно с хорошенькими женщинами. Велико ли прегрешение?
— Грешны не слова, но помыслы, — отчеканила она.
Бармен поставил им на столик две рюмки виски и вернулся за стойку.
— Меня не в чем упрекнуть, — проговорил Кониатис игривым тоном. — Мои помыслы чисты, как горный хрусталь.
— Вы хотите сказать, столь же прозрачны.
Ее живость пришлась Кониатису по душе.
— Только не говорите мне, что восхищение мужчины вызывает у вас протест. Это было бы непростительной ложью.
— Я чувствую себя ужасно, когда меня принимают не за ту, кто я есть на самом деле.
— Не сердитесь… Если я дерзнул обратиться к вам, то только потому, что увидел, как вы изменились в лице, узнав, что этот Патрик так вас подвел. Я расстроился из-за вас… Побуждение заговорить с вами — плод случайного совпадения, и в его основе — добрые чувства.
Внезапно она рассмеялась своим детским смехом.
— Вы прямо как волк из сказки — прячете уши под бабушкиным чепчиком! — воскликнула она. — Вам это к лицу!
И она выпустила струйку дыма, нахально глядя ему прямо в глаза.
Но он не засмеялся в ответ, даже не улыбнулся. Все это увлекло его не на шутку. Тихо, еле сдерживая дрожь в голосе, он сказал:
— Волка боятся только бестолковые девчонки, а вовсе не истинные женщины, достойные носить это имя.
— О, я-то вас не боюсь!
— Да что вы?
— Совершенно не боюсь.
— Неправда! Я чувствую, что вы напряглись, собрались в комок и вот-вот выпустите когти.
— Согласна, со мной не очень-то легко иметь дело, но если вы вообразили, что вызываете у меня страх, то вы себя переоцениваете. Я никогда никого не боялась.
— Докажите!
Ее лицо выразило полнейшее непонимание.
— Что вы хотите этим сказать?
— Поскольку у нас обоих сорвались намеченные планы, давайте воспользуемся этой счастливой случайностью. Хотите поужинать со мной?
— Вы чересчур любезны.
— Вот видите, до чего вы меня боитесь.
— Не тешьте себя иллюзиями. В действительности я руководствуюсь заветом Бопре: давать лишь такое обещание, которое намереваешься сдержать.
— Не вижу связи.
— Надо же, вот странно. А ведь вы производите впечатление умного человека.
— Что ж, даю слово: если вы примите мое приглашение, я не отнесусь к этому как к обещанию.
— В чем же состоит в таком случае ваш интерес?
— В удовольствии провести два часа в вашем обществе. Клянусь честью, этого будет вполне достаточно, — ответил он и добавил проникновенным голосом: — Я говорю искренне. Во имя всего святого, не отказывайтесь…
— Без обязательств с моей стороны? — Сомнения еще не покинули ее.
— Готов поклясться!
— Хорошо. И тем хуже для вас, если вы на что-то надеетесь. Я просто решила поужинать в компании приятного мужчины, но я вовсе не из тех, кого ловеласы вешают на пояс в качестве трофеев. Учтите это.
— Откровенность за откровенность. Вы предпочли отнести меня к категории неглупых людей, так вот представьте, я уже догадался, что вы не такая, как все.
Глава V
Стремясь доказать серьезность своих намерений, Кониатис предложил отправиться в «Серебряную башню». Но Моник запротестовала:
— И не вздумайте! Хороша же я буду в своем платье для коктейлей в таком шикарном месте. Или дайте мне время переодеться дома.
Кониатис, подобно всякому соблазнителю, знакомому с азами стратегии, знал, что железо куют, пока оно горячо.
— У меня впечатление, что вы никогда не бывали в «Серебряной башне», — сказал он.
— Никогда. Но репутация этого ресторана мне известна. Как я мечтала туда попасть!
— Так доверьтесь мне.
— Меня засмеют. И вас заодно со мной.
— Умоляю, идите такой, какая вы сейчас. Вы до того прекрасны в этом платье, что затмите всех женщин до одной.
— В конце концов, вы меня приглашаете. Тем хуже для вас!.. Они взяли такси.
Кониатис был в ударе. Его карие глаза пылали от удовольствия. Подобно всем победителям, он купался в волнах успеха, чувствовал небывалое воодушевление и думать забыл о своем возрасте.
В изысканной обстановке знаменитого ресторана, в обществе этого ослепительного создания, чья бьющая через край молодость и женственность льстили его эстетическому вкусу и его гордости зрелого мужчины, он вел себя как непревзойденный кавалер: был одухотворен и внимателен, он был предупредителен, не упускал из виду ничего, что могло бы помешать ужину превратиться в упоительный триумф. Уж он-то умел проявлять к партнерше интерес, вызывать ее на разговор, слушать ее.
И, странное дело, за всем этим он почти забыл о цели, которая обычно бывала для него главной в подобного рода приключениях: уложить девушку в постель и вкусить чувственных утех, какие способна доставить лишь новая жертва, совершенно потерявшая голову. Он, конечно, не отказывался от этой цели, но она как-то отодвинулась на второй план. Каждое мгновение само по себе даровало ему счастье, ибо Кониатис был опьянен этой девушкой: ее критичным складом ума, ее молниеносными колкими шутками, ее неусыпной наблюдательностью и взрывами смеха, от которых ее невеселое лицо обретало чистоту и ясность.
За отменной едой и превосходным вином Моник мало-помалу оттаяла. Она стала более открытой, менее язвительной, менее замкнутой. Отвечая на вопросы Кониатиса, она рассказала о своей жизни, о своем прошлом… Разумеется, она придерживалась версии, которую Коплан заставил ее заучить наизусть. Но эта версия, составленная в соответствии с требованиями задания, была лишь умелым переложением подлинной истории, поэтому роль оказалась совсем не трудной.
Не забывала она и о том, чтобы проявлять типичное женское любопытство по поводу персоны самого Кониатиса. Вопросы сыпались как из рога изобилия, но делала она это очень тактично, благодаря чему лишь подчеркивалась искренность ее интереса к нему.