Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
— Мне не надо той, где будут все — и ты, и я, и Цезарь. Я хочу, чтобы здесь ты была только моей. Везде — в Египте и в Финикии, в Сирии и в Парфии…
— А в Риме?
— Ты же знаешь, что триста моих сенаторов бежали из Рима, что я лишен всех полномочий, что западные войска дали присягу Октавиану. Разве мало нам с тобой Востока — я завоевал его для тебя! Я объявил Цезариона своим наследником! Я назвал тебя царицей царей!
— Не бушуй, Марк, в гневе нет правды. Твоя ревность не имеет оснований. Если тебя волнует смерть, я обещаю, что мы уйдем в другой мир вместе.
Камень
«А ведь обманула, — подумал Юриков. — Вместе, вместе… Дождалась, пока он бросится на меч, а сама еще пыталась вести игру с Октавианом… Ну да ладно, Бог ей судья. Мне–то что завтра делать? Или все же утро вечера мудренее?»
Выключив свет, он улегся и почти сразу уснул.
… — Ты все–таки пришел, лицедей. Давно я ждала тебя, новый Марк. Давно мне хотелось обнять тебя и прижать к своей груди. Иди ко мне, не бойся, иди же…
Клеопатра протянула к нему руки. От них словно исходила какая–то магнетическая сила, притягивающая Юрикова. Казалось, прикоснись он к кончикам ее пальцев, и брызнут искры. Роскошная спальня царицы была специально создана для любви. Особые цветы издавали пьянящий, возбуждающий запах, постель под прозрачным пологом поражала огромными размерами — миниатюрная женщина почти терялась в ней, как в поле. Привстав, она тянулась навстречу Юрикову, и изгиб ее тела уже сам по себе волновал и притягивал.
— Почему я здесь? — спросил Юриков.
— Потому что мы оба хотели этого, — улыбаясь, ответила царица.
— Это сон? — продолжал не понимать он.
— Сон? — засмеялась она. — О боги, как же все мужчины одинаково наивны! Разве ты не знаешь, что сон — это всего лишь другая жизнь. Мне снится твоя жизнь, в которой обо мне говорят всякие небылицы, а тебе — моя. Люди мало живут на земле, чтобы потом долго, тысячелетиями встречаться друг с другом над землею. Вот мы и встретились.
— Но почему ты выбрала именно меня?
— Я не выбирала, я всего лишь ответила согласием на твое желание. Это ведь ты, новый Марк, хотел быть со мной. А почему нет? Ты нравишься мне — ты моложе Антония, у тебя такие загадочные глаза и такие сильные руки. Иди же ко мне, я хочу чувствовать твои руки на моих плечах, я хочу быть слабой, хочу, чтобы ты повелевал…
Юриков медленно подошел к постели, стал коленом на маленькую подушку, прикоснулся к подрагивающим пальцам Клеопатры.
Никаких искр. Но ее кожа! Ладонь Юрикова словно растаяла, растворилась, наполняясь томной негой. Какая–то возбуждающая его всего энергия стала быстро распространяться по телу. Ему захотелось схватить Клеопатру в охапку, прижать к себе, вжаться лицом в ее грудь, вслепую выискивая языком маленькие коричневые соски…
— Разве тебе неприятно со мной? — журчал ее голос. — Не лги, я сама все вижу. Какая странная одежда на твоих бедрах. Странная и ненужная. Я хочу снять ее.
Маленькие руки заскользили по бедрам Юрикова, приводя его в дрожь. Лежа на подушках, он извивался под ее ласками, едва сдерживая томящиеся в груди стоны. Никогда в жизни ему не было так хорошо.
— Я хочу быть твоей рабыней, — жарко шептала царица, — ты такой сильный… я люблю твои руки…
Юриков сжал ее плечи, опрокинул навзничь. Царице нравилось делать вид, что она сопротивляется, хочет вырваться, боится этого ложного насилия. Вдруг им овладело ранее неведомое чувство, вероятно, внушенное ему Клеопатрой — Юриков прижал коленом к постели ее руку, вторую завел за спину, лишив возможности сопротивляться, и впился губами в мечущееся тело.
— Да, да… — вырвалось из ее груди, — еще…
Этот неистовый четырехрукий и четырехногий зверь, барахтающийся в постели, хрипло дышащий, вздрагивающий, вскрикивающий двумя голосами, стонущий, извивающийся, был одновременно красив и безобразен. Притаившаяся за ширмой служанка не могла оторвать от него взора и боялась даже вздохнуть.
Наконец этот зверь успокоился, устал и снова разделился на мужчину и женщину. Со лба Юрикова струйкой стекал пот. Клеопатра приподнялась над ним, пальцем провела по этой струйке, тихо засмеялась. Потом погладила ладошкой его волосы. Юрикову были приятны ее прикосновения, приятна мысль, что этот прилив нежности в ней был вызван именно им.
— Хочешь красного вина? — спросила царица.
— Хочу, — ответил он, удивляясь тому, как изменился его голос.
Клеопатра хлопнула два раза своими узкими ладошками. Моментально появившаяся служанка наполнила два кубка, положила на поднос персики и кисть винограда, согбенно подошла к ложу и поставила поднос у ног Юрикова.
У него мелькнула мысль, что девушка все время находилась в комнате, видела их, но, как ни странно, он не испытал ни раздражения, ни стыда.
Он проводил уходящую рабыню безразличным взглядом, но Клеопатра расценила этот взгляд по–своему.
— Если она нравится новому Марку, я дарю ее тебе.
— Мне нравишься ты, — ответил Юриков, — и, пожалуйста, не называй меня новым Марком. Я хочу быть собой.
— Имя — условность, тебе ли этого не знать, лицедей. Я не хочу тебя обидеть и стану называть, как прикажешь. Ты — свет очей моих и музыка души, ты — запах лотоса и ветра дуновенье, глаза твои — как солнце, хороши, и ночь с тобой — единое мгновенье…
— Это же стихи! — изумился Юриков. — Кто их написал?
— Никто, но если хочешь, я прикажу записать. Это я сейчас сочинила для тебя.
— Ты умеешь сочинять стихи?
— Когда женщина любит, она умеет все.
— Но ведь Антония ты тоже любишь?
— Антоний… Я не его в тебе любила, а тебя в нем. Ты совсем другой. Зачем тебе воскрешать его там, в твоей жизни?
— Мне это интересно. Но ты не ответила.
— Я родила от него детей. Как странно, что после моей смерти их будет воспитывать Октавия, брошенная Антонием.
— Ты знаешь об этом?
— Сейчас знаю. Но когда закончится твой сон — снова забуду. Не спрашивай меня ни о чем больше — я многое могу сказать тебе, но кто много знает, тот плохо спит. А мне хочется, чтобы тебе было хорошо. А вот, кстати, и Марк…