Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
Сказав это, Себастьян беззвучно рассмеялся.
— Видишь? Вон она идет по коридору! — добавил он, указывая в полумрак тонкой, смуглой рукой.
— Кто? — чувствуя себя настоящей тупицей, спросила я.
— Леди Гринсливз.
Я уставилась в полутемный, мрачный проход.
По пустому коридору шло хрупкое, сутулое, длинноволосое существо, которое вполне можно было бы принять за привидение, если бы не отчетливый, легкий стук деревянных сабо. Постепенно я разглядела, что это изящно сложенная девушка примерно моего возраста. Тонкое лицо, почти невесомая
Подойдя ко мне, она вынула из кармана джинсов сигареты и зажигалку, закурила. Громко шмыгнув носом, вздохнула, вытерла глаза рукавом широкого зеленого свитера.
Уйти или остаться? Почему она подошла ко мне? Она всегда здесь курит?
Седоволосая девушка искоса посмотрела на меня и снова шмыгнула носом.
— Леди Гринсливз? — на всякий случай осторожно спросила я, жалея, что Себастьян ушел к себе в комнату.
— Откуда ты знаешь? — в свою очередь спросила она и без всякого стеснения, внимательно и деловито, осмотрела меня с ног до головы чуть косящими, черными и, как мне показалось, близорукими глазами. Она долго изучала меня и наконец удовлетворенно произнесла, встряхивая седыми волосами и выпуская мне в лицо дым: — О'кэй. Я так и думала, что это ты. Как тебя зовут?
— Лилия… — растерянно ответила я, совершенно зачарованная видом этого странного существа.
— Лилия… — повторила она, — Очень симпатично! А я — Мариан.
Мариан?
Она снова шмыгнула носом, еще больше ссутулилась, ее выразительно очерченные губы задрожали.
— Я только что была в Утрехте, — доверительно сообщила она, — на концерте Боба Дилана… И весь зал орал стоя: «Дилан — рыжий жид!» Представляешь? Им, видите ли, не понравился его еврейский нос!
Я пожала плечами. Что я могла ей сказать? Что мой дед, Янкель Зон, после очередного погрома переименовал сам себя в Якова Зенина и что у него тоже был очень крутой нос?
— И только я собралась вмешаться, — продолжала Мариан, непринужденно выпуская мне в лицо дым, — как этот пьяный шотландец Дэвид Бэст позвал меня! Видишь ли, я очень люблю эту старинную песню и всегда прихожу, когда он ее играет…
«Но откуда ты приходишь?» — чуть не спросила я, но что–то удержало меня от этого вопроса.
— Разве Лилиан не говорила тебе обо мне? — удивленно спросила Мариан, закуривая вторую сигарету.
Я не знала, что ответить. Я была в замешательстве. Мне казалось, что какая–то важная жизненная связь ускользает от моего понимания.
— Ты знаешь, кто я? — пристально взглянув на меня, спросила Мариан. Изысканно–тонкий профиль, миндалевидный разрез глаз. Нет, никакой каприз художника не мог бы породить такое лицо! Будь я поэтом, я, возможно, именно такой представляла бы себе свою тайную Музу. Лицо Мариан, весь ее эфемерный облик могло сотворить лишь ночное, звездное воображение свободно странствующей души!
— Нет, Мариан, не знаю… — смиренно ответила я.
Некоторое время она молча смотрела на меня, потом, рассеянно стряхнув на пол пепел, сказала:
— Я — мост между светящимися точками в пространстве духа. В тебе тоже есть свет, и это очень симпатично!
Послышался осторожный стук в дверь — из комнаты Себастьяна, изнутри.
— Он всегда вот так стучится, — засмеялась Мариан, и в ее смехе мне послышался рокот морской воды на мелкой гальке. — Он боится помешать разговору, он такой вежливый!
Себастьян осторожно выглянул из своей комнаты, извинился, вышел с чайником и сковородкой в руках… Но мое внимание было привлечено движущейся в нашу сторону фигурой. Дэвид Бэст!
— Когда бы я ни приходила, он всегда пьяный! — снова засмеялась Мариан. Ее глаза уже не казались мне черными, в них играла переменчивость морских волн. — В прошлый раз, например, он пошел на почту, чтобы отправить телеграмму, но не мог ничего вспомнить — ни текста, ни адреса, ни имени… Единственное, что он знал, так это индекс воронежского почтамта: 394000. Этот пьяный шотландец стоял на почте и бубнил: «Я живу в Воронеже, 394000…»
Мариан смеялась, запрокинув назад голову, ее миндалевидные, цвета морской воды глаза сияли в джунглях седых волос. Я удивленно смотрела на нее, и передо мной плыли полупрозрачные, растворяющиеся в пространстве зеленые рукава…
27
В длинном пестром бубу, с махровым полотенцем на плече, Жиль–Баба улыбался стоящей в дверях Лилиан.
— Ты очень кстати, — радостно сказал он, — входи, садись… Кофе? Сигареты?
Сев на диван, Лилиан покачала головой. Она сама не знала, зачем пришла. Тоска, мрачные мысли, неопределенность в жизни… С Жилем можно было поговорить о поэзии… или вообще о чем–нибудь поговорить. О чем–нибудь… Только бы не думать о том, что нависло теперь над ней: об увольнении.
— Я погибаю, Лилиан, — страдальчески наморщив лоб, произнес Жиль–Баба, — понимаешь, радикулит… Ты могла бы сделать мне массаж? У тебя, я вижу, сильные руки…
Некоторое время Лилиан молча смотрела на африканца, потом не выдержала и расхохоталась.
— Ты хочешь, чтобы я тебя отдубасила? Чтобы испробовала на тебе все известные мне приемы каратэ? Чтобы заживо спустила с тебя твою замечательную шкуру?!
— Меня это вполне устроит, — деловито произнес Жиль–Баба и скрылся за ситцевой занавеской. — Иди сюда!
За занавеской была его спальня: разложенный диван с пуховым одеялом и множеством подушек.
— Вот крем, — продолжал Жиль–Баба, снимая через голову бубу и ложась на живот. — Залезай ко мне на спину!
Закатав до локтей рукава свитера, Лилиан густо намазала ладони белым, жирным кремом и, усмехнувшись, села верхом на африканца. Узкие бедра, прямые плечи, тонкая талия, гладкая, почти черная кожа.
«Сначала я поколочу его ребрами ладоней, — подумала Лилиан, — потом пройдусь по его спине локтями, потом буду щипать, потом…»
— Давай, давай, работай, — ехидно подзадоривал ее Жиль–Баба. — Работай, девушка!
Прикусив от усердия губу, Лилиан обрушила на его лоснящуюся от крема спину ураган свирепых, безжалостных ударов.