Корабельные новости
Шрифт:
Этот человек провел не один час в саду. Куойл пытался вспомнить, сколько раз его отец замирал, опирался о мотыгу и смотрел на ряды проросших бобов, говоря: «Какая здесь славная жирная земля, сынок». Тогда Куойл считал это эмигрантским патриотизмом, но сейчас, узнав о тяжелом детстве на просоленных камнях, стал думать иначе. Его отец был очарован плодородной землей. Ему надо было стать фермером. Жаль, что это понимание пришло слишком поздно. Он уже умер.
Билли Притти будто подслушал его мысли.
— По правде сказать, мой отец должен был стать фермером, — сказал он. — Он же был мальчиком из Дома, уже собирался в Онтарио, чтобы наняться в помощники к фермеру.
— Мальчиком из какого дома? — Куойл не понимал, что он имеет в виду.
— Из такого. Что-то вроде приюта, куда родители отдавали детей, которых не могли прокормить, или тех, кого вылавливали на улицах. В Англии и Шотландии их отлавливали тысячами и отправляли на кораблях в Канаду. Мой отец был сыном типографа в Лондоне, но у него была большая семья, и их отец умер, когда моему отцу было всего одиннадцать. Благодаря
Так вот, спустя пару дней его посадили на корабль, который назывался «Арамея», и отправили в Канаду. Было это в 1909 году. Ему дали маленький жестяный чемоданчик с одеждой, Библию, щетку, расческу и подписанную фотографию преподобного Сирса. Он часто рассказывал нам об этом путешествии. Там, на этом корабле, было триста четырнадцать детей, и всем было предписано помогать в фермерских хозяйствах. Он рассказывал, что многим из них было по четыре, пять лет от роду. Они понятия не имели о том, что с ними происходит и куда они плывут. Маленьких бродяг просто переправляли на край света, чтобы сделать их рабами. Отец еще долго переписывался с теми, кто выжил, со своими друзьями по «Арамее».
— В каком смысле выжил?
— В смысле кораблекрушения, сынок, и того, как они сюда добирались. Вот по дороге сюда мы говорили о камнях, но в море полно и других опасностей. И у этих опасностей нет имен, потому что они появляются из ниоткуда, делают свое черное дело и исчезают. — Он показал на айсберг, видневшийся на горизонте. — Ты, наверное, знаешь, что в 1909-м не было еще ледового патруля, специальных радаров и факсов, по которым пересылают прогнозы погоды. Люди просто играли в рулетку с айсбергами. И корабль моего отца, как тремя годами позже «Титаник», натолкнулся на такую глыбу льда. Был июнь, сумерки. Это случилось прямо здесь, недалеко от острова Пристальный. Не существует карты, где были бы обозначены айсберги. Из этих трехсот четырнадцати детей спасли только двадцать четыре человека. В официальном рапорте указали двадцать три. И спасли их только благодаря тому, что молодой Шкипер Джо, мастер своего дела, поднялся наверх, чтобы забрать свою корову, увидел свет и услышал крики детей, которые уходили под ледяную воду. Он побежал к домам, крича, что судно терпит бедствие. Все до единой лодки спустили на воду. Даже две женщины, вдовы, сели на весла и спасли троих детей. Они сделали все, что смогли, но для большинства было уже слишком поздно. В такой воде долго не продержишься. Застывает кровь в жилах, человек перестает что-либо чувствовать и умирает всего за пару минут. Через несколько недель другой корабль с детдомовскими детьми дошел до Канады и прислал сюда небольшое суденышко, чтобы забрать тех, кто спасся, и отправить их в пункт назначения. Но мой отец не захотел ехать. Он прижился здесь, в семье Притти, и они его спрятали, сказав представителям властей, что произошла ошибка при подсчете уцелевших. Что их было всего двадцать три. Бедняга Уильям Энкл погиб, и мой отец сменил свое имя на Уильяма Притти, вырос тут и зажил своей жизнью. Он был здесь счастлив. Даже если здешнюю жизнь нельзя считать счастливой, другой он не знал. Если бы он поехал с остальными детьми, то вся его жизнь могла быть исковеркана. Если ты спросишь меня о том, как была построена Канада, я тебе отвечу: на рабском труде этих бедных бездомных детей, из которых выжимали все соки, обращались с ними как с грязью, морили их голодом и сводили с ума. Понимаешь, мой отец переписывался еще с тремя выжившими мальчиками, и у меня до сих пор сохранились эти письма. Бедные мальчишки, от которых отказались их собственные семьи. Они пережили кораблекрушение, не расстались с жизнью в холодной воде, и все равно их ожидала тяжелая, одинокая жизнь.
У Куойла увлажнились глаза, когда он представил, как его маленькие девочки, ставшие сиротами, путешествуют через весь океан, чтобы оказаться на холодном континенте, в рабстве у жестоких фермеров.
— Правда, у Притти тоже жизнь была не сахар, на Пристальном вообще жить нелегко, но у них были коровы, сено и ягоды, рыба и картошка, а осенью они запасались мукой и мясом у торговцев, в Якорной Лапе. Когда наступали сложные времена, они делились друг с другом. Помогали соседям. Денег у них никогда не было, море было опасным, и много людей погибало, но эта жизнь приносила удовлетворение. Сейчас люди этого не понимают. Та жизнь была как путешествие, которое ты совершаешь не один, а с другими людьми. Иногда все шло гладко, иногда штормило, но ты был не один. Жизнь и работа были единым целым, а не двумя разными вещами, как сейчас. Отец получал письма иногда спустя шесть месяцев с того дня, как они были написаны, и читал их вслух. Слезы текли по лицам людей. Ох, как им хотелось добраться до этих фермеров из Онтарио! На острове Пристальном ни один человек не голосовал за присоединение к Канаде! Ни один! В День конфедерации мой отец повязал бы на рукав черную ленту. Если бы дожил. Один из этих мальчиков, Льюис Торн, ни разу в жизни не спал в собственной кровати. Они спали только на сыром сене, у них не было обуви, и им приходилось ходить в обмотках. Его кормили картофельными очистками и объедками. Тем, что они давали свиньям. Его били каждый день, пока он не стал разноцветным, как радуга: желтым, красным, зеленым, синим и черным одновременно. Он работал от темна до темна, при свете ламп, пока собственные фермерские дети ходили в школу да по друзьям. Его волосы никто никогда не стриг, и они так и болтались вдоль спины, все в колтунах и всякой ползучей дряни. Он сам пытался их подрезать серпом, так что ты можешь себе представить, как они выглядели. Он был грязным оборванцем. А хуже всего было то, что все над ним издевались, потому что он был из приюта. Его жизнь превратилась в ад. В конце концов, ему не отдали даже ту мизерную плату, которая ему причиталась, и выгнали на улицы Онтарио. В зиму. Ему было тринадцать лет. Он пошел к другому фермеру, который оказался еще хуже, хотя это сложно себе представить. Он ни разу за всю свою несчастную жизнь не работал за зарплату, потому что не знал ничего другого, кроме рабства. Никто с тех пор, как он сошел с этого чертового корабля в Монреале, за все его двадцать лет жизни не сказал ему доброго слова. Он погиб из-за несчастного случая. Он писал моему отцу, и только его ответы не давали ему свести счеты с жизнью. Для писем ему приходилось воровать бумагу. Он хотел уехать на Ньюфаундленд, но погиб, не успев этого сделать.
Двоим другим тоже досталось. Я помню, как отец лежал на топчане, вытянув ноги, и рассказывал нам о тех бедных одиноких мальчиках, работавших в рабстве у жестоких канадских фермеров. Он тогда говорил: «Благодарите Бога, что вы живете здесь, как у Христа за пазухой».
Мой отец научил нас читать и писать. Зимой, когда заканчивался сезон рыбной ловли и начинались метели, он проводил занятия прямо на кухне старого дома. Да, все дети на этом острове умели читать и хорошо писали. И когда у него появлялись какие-то деньги, он заказывал для нас книги. Я никогда не забуду, как мне было двенадцать, шел ноябрь 1933-го. (Где-то через год он умер от чахотки.) Трудно было тогда, ох, трудно. Ты даже представить себе не можешь. И тут почтальон привозит нам большой деревянный ящик, адресованный отцу. Он был очень тяжелым и крепко забит гвоздями. Мы решили не открывать его до Рождества. Мы не спали ночами, думали о том, что может быть в этом ящике. Мы перебрали все, что приходило на ум, кроме того, что там оказалось на самом деле. Наступило Рождество, и мы притащили этот ящик в церковь. Все так и тянули шеи, чтобы посмотреть на то, что там лежало. Отец открыл его, и оказалось, что он битком набит книгами. Там их была, наверное, сотня: и книжки с картинками для детей, и большая красная книга о вулканах, которая занимала всех ребят целую зиму. Это был настоящий учебник по геологии, понимаешь? Там было очень много полезного. А в последней главе этой книги было описание древней вулканической деятельности на Ньюфаундленде. Впервые за все это время люди увидели слово «Ньюфаундленд» в книге. Все будто загорелись: это была настоящая революция умов. Это место упоминалось в книге! Мы-то думали, что мы одни в этом мире. Единственной бесполезной книжкой оказался сборник рецептов. Мы не могли приготовить ничего из того, что там описывалось, из тех продуктов, которые у нас были.
Я так и не узнал, заплатил ли он за эти книги или они были чьим-то подарком. Один из тех ребят из Торонто, с которыми он переписывался, вырос и стал работать на грузоподъемниках. Вот он и собрал эту посылку с книгами и прислал ее нам. Может, он сам за нее заплатил, теперь уже никто об этом не узнает.
На дереве блестела свежая краска. Заново написанные буквы четко вырисовывались на свету.
— Уж не знаю, как попаду сюда в следующий раз: стоя или лежа. Надо будет заказать, чтобы на моем могильном камне сделали глубокую надпись, потому что некому будет приезжать сюда и подкрашивать ее свежей краской. У меня есть только племянники да племянницы в Сент-Джонсе.
Куойл думал об Уильяме Энкле.
— Что значили эти слова твоего отца о высокой тихой женщине? Помнишь, ты так назвал Уэйви Проуз? Что так говорил твой отец. Это из стихотворения?
— А, это. Он всегда говорил, что в сердце мужчины есть место для четырех женщин: Девочки на Лугу, Любовницы-Дьяволицы, Стойкой Женщины и Высокой и Тихой Женщины. Он просто так говорил. Я не знаю, что он имел в виду и откуда это взял.
— А ты был женат. Билли?
— Между нами, у меня была сердечная привязанность, но я не хотел, чтобы об этом кто-нибудь знал.
Рука Куойла метнулась к подбородку.
— И потом, — сказал Билли, — я ничего не понимаю в той ерунде о сексе, которую кропают Натбим и Терт. Я с этим не знаком. — Об этом он знал только то, что женщины созданы в форме листьев, но падают вместо них мужчины.
Он показал на склон, противоположный морю.
— Тут есть другое, старое кладбище.
Небольшой кусок земли переходил в галечный пляж. Они пошли в ту сторону. Здесь царило запустение. Несколько пирамид из замшелых камней обозначали могилы, все остальные терялись в непроходимых зарослях. Зоркие глаза Билли внимательно смотрели на Куойла, будто чего-то ожидая.
— Я бы никогда не подумал, что это кладбище. Здесь все такое старое.
— Да. Действительно старое. Это кладбище Куойлов.
Он был доволен эффектом, который его слова произвели на Куойла. Тот стоял с открытым ртом и откинутой назад головой, будто змея, удивленная своим отражением.
— Говорят, они были мародерами. Пришли на остров Пристальный несколько веков назад и сделали его своим логовом. Это был род пиратов, заманивавших корабли на камни. Когда я был мальчишкой, мы тут всё перерыли. Переворачивали камни в укромных местах: вдруг там спрятаны сокровища!