Корабль Древних
Шрифт:
Затянутые туманной дымкой глаза налились слезами. Магон тихонько поднялся с кровати и умелыми длинными пальцами вытер слезы, бегущие по нарумяненным щекам учителя.
— Это правда, — сказал игрок, в упор глядя на Йаму. — Все, что говорит Луп, — правда. Он помнит больше, чем кто-либо другой. Потому-то он — наш властелин.
Луп овладел собой и произнес:
— Я плачу от радости, господин. От радости, что ты наконец вернулся. Теперь мы придумаем новые песни и танцы об этой чудесной минуте.
— Я понимаю, — пробормотал Йама, хотя на самом деле ему казалось, что он влез в самую серцевину какого-то мифа. Рассказ Лупа вызвал
— Я благодарю тебя за гостеприимство, — сказал Йама. — И за помощь. Но ты ведь понимаешь, я не могу здесь остаться.
Тут вмешался Магон:
— Луп, у них проблемы с одним из этих увядающих цветов. Я уже говорил им, что нечего об этом беспокоиться.
— Прости моего слугу, — смиренно проговорил Луп. — Он молод и полон энтузиазма. Но он действует из лучших побуждений. Если у тебя дело, которое требует твоего вмешательства, значит, надо идти. Мой слуга отведет тебя, куда скажешь.
— То есть вы нас отпустите? — изумился Элифас.
— В каком бы месте Дворца вы ни оказались, — сказал Луп, — мы с вами. Но прежде чем уйти, пройдемте вместе со мной. Пусть мои люди увидят, что вы мои друзья, а значит, друзья всей нашей расы.
Луп провел Йаму и Элифаса по своему подземному царству. Сотня пестро разодетых клоунов, уличных танцоров, и проституток сопровождала их на почтительном расстоянии, а Луп с торжественным видом представлял своих гостей каждому из старейшин, которые стояли в ветхом великолепии своих одежд у ярко размалеванных хижин.
Йама задавал множество вопросов, и Луп отвечал на каждый, частенько весьма пространно, тем не менее Йаме так и не удалось узнать ничего нового, он лишь осознал, что является средоточием множества ожиданий и надежд. Луп был слишком вежлив, а может быть, слишком хитер, чтобы высказаться определенно и объяснить, в чем состоят эти надежды, но постепенно Йама понял: существует лишь одна вещь, которой могут желать эти люди. Ибо они были дикарями — туземцами, в отличие от всех преображенных и непреображенных рас их вовсе не коснулось животворящее дыхание Хранителей. Это были создания, позаимствовавшие человеческую форму, вероятно, и интеллект тоже был перенят. Все это — просто трюк, который они освоили наравне с акробатикой, шпагоглотанием и цирковыми фокусами. Все, чем они владели, пришло к ним из чужих рук, и они принимали дары без разбора. Баснословные ценности были свалены вместе со всякой рванью, заполняя покои Лупа беспорядочными кучами; прекрасный юноша, выносящий нечистоты в сад на самом краю пещер, мог быть наряженным в сказочно дорогой камзол; танцовщица с изысканным, как у дорогой куртизанки, макияжем могла быть одета в сверкающее драгоценными камнями платье, которое на поверку оказывалось искусно раскрашенной мешковиной с ворохом алюминиевых и пластиковых безделушек.
Единственное, что им действительно принадлежало, — это искусство имитации, и они простодушно им пользовались для удовлетворения своих клиентов. Присмотревшись внимательней, Йама заметил, что три девушки, прислуживавшие Лупу, вовсе не были так уж красивы, точнее, их красота складывалась из осанки, мимики, выражения лиц, за которыми девушки, очевидно, все время следили. Эти люди могли создать вполне удовлетворительное подобие практически любой расы, имитируя и выпячивая две-три наиболее характерные черты, которыми один народ отличается от другого. Плюс грим. С красотой — то же самое. Обычное, увеличив и подчеркнув, можно сделать прекрасным, как это делает, например, трансвестит, выставляя напоказ черты, которые более всего привлекательны в женщине. Народ Лупа творил красоту посредством бурлеска. Эти создания могли представиться всем, что пожелает душа клиента.
Не могли они стать лишь одним — собою. Многие, подобно Элифасу, считали туземные расы просто животными.
Йама думал иначе. Ведь если все в этом мире явилось по воле и мысли Хранителей, то и туземные расы не могли возникнуть лишь для того, чтобы их преследовали и презирали. Несомненно, у них есть свое предназначение.
Уже почти наступил полдень, когда Йама и Луп завершили наконец обход пещеры и сквозь позолоченную раму вернулись в покои Лупа. Где-то там, наверху, вскоре откроются Ворота Двойной Славы, впуская желающих присутствовать на публичных запросах в Департаменте Прорицаний. К клиентам выйдут две пифии, облаченные в древние торжественные одеяния.
— Я не забыл, что у тебя есть дела в другом месте, — проговорил величественный старец. Он накрыл ладонями руки Йамы. — Ты можешь уйти отсюда через потайной ход, все будут думать, что ты еще беседуешь со мной. Чем более мощной фигурой они меня считают, тем легче поддерживать среди них порядок. Мы — беспокойный народ, от других к нам приходит слишком много идей.
— Ты поступил со мной благородно, — сказал Йама.
— Мы сделали, что могли. Но боюсь, этого недостаточно.
— Ты спас мне жизнь и подарил надежду, что мой народ все еще существует, — с благодарностью произнес Йама. — Я постараюсь вернуть долг, если смогу.
— Конечно, вернешь, — ответил Луп. — Так что я не прощаюсь. Ведь на самом деле ты не уходишь.
Когда они шли вслед за Магоном по длинной лестнице, Элифас сказал:
— Сегодня день чудес, брат. Я не думал, что люди-зеркала хранят свою добычу. Там среди всякой рухляди лежит «Книга Крови», я никогда ее не видел, только слышал о ней. Она в очень плохом состоянии, но ценность ее такова, что можно прекрасно жить целый месяц, продав лишь несколько целых страниц. Ты собираешься возвращаться?
Йама покачал головой, давая понять, что и сам не знает, однако почувствовал укол совести, как будто уже взял на себя обязательство. И вовсе не потому, что подданные Лупа спасли ему жизнь. Луп ясно ему объяснил, что он не является их должником, и Йама был рад поймать Лупа на слове. Дело в другом. Ведь была еще эта невозможная мечта Лупа, обещание отшельника, исполнившееся пророчество.
«Неудивительно, — думал он, — что мой народ предпочитает скрываться, весь мир держит векселя их неоплаченных долгов, и платить по ним предназначено, по всей видимости, мне».
Пытаясь справиться с горечью, он произнес:
— Мне не следовало приходить в Из! Я причиняю боль себе и тем, кто ждет от меня непонятно чего. Надо было отправиться с доктором Дисмасом в низовья и смириться со своей судьбой.
Однако едва он произнес эти слова, как тут же понял, что они исходят от темной части его души, той самой, что мечтала о легкой славе, избавленной от ответственности. Той части, которой коснулась женщина из оракула. Женщина-фантом, чей оригинал впустил в мир ересь, и эта ересь грозит теперь поглотить целый свет.