Корабль отстоя
Шрифт:
Так и катались.
А однажды на далекой плите купались. Плита – это скала. Вершина у нее плоская, отсюда и название. До нее плыть-то недолго, с километр, наверное. Мы туда спокойно добрались, а назад поплыли – шторм налетел: мы к берегу, а нас в бок и в море несет.
– Серега! – кричу ему, а у самого не голос, а писк какой-то. – Между волнами изо всех сил, а на откате отдыхаем! – он мне только кивает.
Плавал-то он хуже меня. Он нырял здорово.
А тут надо было не только плыть, но и соображать, чтоб не испугаться.
Главное,
А тут мы замерзать стали. Значит, решил я, давно плывем – за этой возней с ветром да течением совсем же времени не замечаешь.
Когда на берег выползли, тряслись, как суслики астраханские, даром что лето и вода как парное молоко.
А с ногами что-то страшное: не идут, и в голове будто карусели, карусели – кружится все.
Отлежались.
И сейчас же солнце, а ты дрожишь, и тебе хорошо, когда оно печет, ты до него жадный.
А после уснул.
Но лучше на пляже не спать – спалишься.
Это мы хорошо знали. Значит надо идти, а отнесло нас далеко. Сначала идешь до вещей, натянул их кое-как и до дома, и уже в доме можно в кровать завалиться.
Жили мы в маленьком домике: крыльцо, туалет, кухонька с плитой и столом, две спальни. В одной отец, в другой – мы, три брата.
А у Валерки далеко от берега судорога была. Иголкой колоться – это чушь. Я кололся – все равно боль адская.
Я, как услышал, что Валерка завопил, сразу понял: она. Плохо, если сразу две ноги. Надо на спину перевернуться и полежать. Часто бывает: только отпустило, пошевелил и опять схватит. Это просто мышцы устали.
Но плыть надо. Мы Валерку подпираем с двух сторон, он терпит и гребет. Больно, конечно, но требуется терпеть. Тут или ты судорогу, или она тебя.
Главное, не боятся.
Сколько людей от одного только страха утонуло.
Иногда икру хватает. Эта самая болезненная. А если пальцы сведет, ногой двигать можно. Вверх, вниз, гребок, ещё один.
Главное отвлечься. Придумать себе думу. Представить, что ты папуас и у тебя лодку разбило, вот ты и плывешь. Иногда помогает.
Так далеко мы втроем редко заплывали. Обычно только я туда заплывал, а ребята с пристани ныряли.
А раз отплыл далеко – и сейнер. Его чавкающий винт под водой хорошо слышно. Главное, чтоб он в стороне прошел. Однажды – очень близко. Даже слышал, как на палубе кто-то крикнул: «Смотрите, пацан в море!» – и сразу: «Где? " – «Справа по борту только что был!» – «Тут же до берега больше километра!» – «Точно, был!»
Был, конечно, только я нырнул и ушел в сторону: выловят ещё, потом отец накостыляет.
Хотя, наверное, не тронет. Отец нас никогда не бил. Но все равно нарываться не хотелось.
Иногда меня спрашивают: сколько я могу плыть, и я отвечаю: да сколько хотите. Вот только спать на воде так и не научился. Некоторые наши хвастались, что умеют, но, я думаю, врали. Если вроде как растворяешься и в ту же секунду опять себя чувствуешь, так это не сон, но после такого провала ощущаешь себя бодрым, свежим и снова можно руками махать.
На Жилом местные жили ловом осетра. Конечно, запрещенное это дело, но осетра ловили много и в основном на икру, так что туши шли по 50 копеек за кило.
Он вареный очень вкусный. Да и жареный тоже. Особенно, если делать из него шашлык.
А бабушка его мариновала: варила с лавровым листом и горошинами черного перца, потом добавляла уксус и ставила дозревать.
Часа через два можно было есть. Но лучше охлаждённым и через сутки.
Мы появлялись с Жилого в конце лета – шумные, загорелые, вытянувшиеся, худющие – бабушка поднимала радостный крик: она кричала: «Вай! Вай!» – а мы слонялись по комнатам, и от счастья не знали куда себя деть.
Биостанция
Это мама нас туда привела. Она считала, что мы будем лучше расти на природе. Биостанция помещалась в парке в Черном Городе. Это единственное легкое Черного Города, и работало оно изо всех сил. Воздух там невыносимой свежести.
А ещё настоящие лианы. Мы на них немедленно залезли и через секунду исчезли в кроне дерева. А вид-то какой с этой вершины открывался: кругом зелёные волны и небо.
Мы слезли, конечно, во часа через полтора.
На биостанции директором была старенькая азербайджанка. Она все время ходила собирать траву для попугаев. Те встречали её диким гвалтом. А ещё в саду разгуливали павлины. Они охотились за майскими жуками и устраивали турниры – раскрывали свои хвосты и трясли ими. Много кур, кроликов и морских свинок. Их разводили, вели за ними научные наблюдения. Мы тоже должны были вести за ними наблюдения, чистить клетки и кормить.
Навозу было больше, чем наблюдений. Но мы тут же узнали, что кролики рычат, если лезешь к ним в клетку, бросаются на руку и бьют передними лапами. И ещё они не любили, чтоб их гладили. Оказывается, очень мало животных любят, чтоб их гладили. Например, петухи не любят, начинают на тебя охотиться.
А собаки любят. Там имелась семья собак: мама, папа и щенята. Папа – огромная кавказская овчарка, мама – тоже, а щенята напоминали медвежат. Папа сразу с нами подружился и разрешал на себе ездить. Если этому увальню что-то не нравилось, он просто башкой валил тебя с ног. Свирепый он был только на вид.
Хотя, если кто приближался со стороны забора к его раю, тут же гавкал. Голосом он напоминал молодого льва.
Папу запрягали в телегу, и он развозил по станции пищу, землю, горшки, и вообще участвовал.