Корабль отстоя
Шрифт:
Правда, дрались мы как львы, и импровизации было хоть отбавляй. Мы устраивали пантомиму, читали стихи, соревновались капитанами, составляли осенние букеты и прочее, прочее, прочее.
Проиграли.
Переживали все: Муха, Шивилов, остальные, ну и мы с Сидором.
В нашу сторону ни одного упрека – все видели, как мы из кожи вон лезли.
Из наших девочек Укля первой попала на супружеское ложе. Видимо, ей там все понравилось, потому что сразу после школы она долго убеждала
В седьмом классе у нее обнаружили солитера, потом его изгоняли, и все наши школяры бурно обсуждали и способ выгона, и его длину.
В десятом произошло падение авторитета Шивилова. Он рухнул без грохота, скорее, медленно осел.
Просто все выросли. Выросли мы с Сидором, а Муха стремительно ушел вниз. Теперь он нам был по плечо, а там и вовсе измельчал.
Он ушёл в девятом, не доучившись. Говорили, что ему надо было кормить семью. Я потом его встречал. Он мне радовался, я ему тоже, но говорить было не о чем.
Так что к десятому классу Шивилов остался без Мухи. Он ещё пробовал устраивать скандалы на уроках, особенно биологии, где учительницу Ольгу Валентиновну никто и в грош не ставил. Однажды он снял с себя ремень с бляхой, выскочил из-за стола и принялся размахивать им над головой.
Я тоже встал из-за стола и пошел на него.
У него в глазах было «лучше не подходи», но я подошел, а вращающийся ремень превратился в сплошной круг в сантиметре от моего лица.
Потом я просто поднырнул под него и прижал Шивилова к стенке. Я тогда уже был больше его и сильнее.
После окончания школы я сразу поступил в военно-морское училище, а Серега Шивилов где-то околачивался целый год, а потом тоже в него поступил.
Только я был химиком, а он – штурманом, и мы почти не встречались. Кроме того, он был на курс младше, а в военных училищах это почти как на вечность.
С младшим не разговаривают.
Аллочка
Ненависть к литературе у меня начала развиваться с третьего класса. К седьмому она окончательно окрепла. В седьмом появилась Аллочка.
Мы звали её «луч света в темном царстве». Ей было двадцать три, и у нее были потрясающие бедра.
И ещё у нее была талия, круглый животик, ручки – пухленькие, и такие же колени и ножки.
Лицо – носик, сияющие глаза, чувствительный рот. Я любил смотреть на её животик – от дыхания он так уютно колыхался – просто слюньки текли.
«Мы хотели её все», – наверное, так можно было бы написать, но это было бы неверно. Удовольствие при взгляде на нее у мальчишек, несомненно, присутствовало, но смущения было куда больше.
И ни одного грязного слова.
Никогда.
Наверное, мы её любили. Она все хотела, чтоб мы писали в сочинениях свои мысли. Не понимаю, какие при этом могут быть мысли.
Потом, через много лет, мне попали в руки наши школьные сочинения. В них менялась только фамилия. Они все были одинаковые.
Слово в слово сдуты с Флоренского. Был такой учебник по литературе.
На переменах девчонки стояли вокруг нее, а мальчишки делали вид что их-то уж точно дела любви не интересуют.
Из-за неё я перед выпускными экзаменами выучил все правила по русскому языку и всю литературу наизусть. Я вставал в семь утра и до двадцати трех учил.
Я сдал на «пять».
А все потому, что она мне на первом же уроке поставила тройку и сказала несколько обидных слов о том, какой я отличник. Я поклялся отомстить. Я выучил её предмет наизусть. Это и была моя месть.
У нее на уроках всегда волнительно и восхитительно.
Она рассказывала о писателях разные разности.
Она многое знала. Во время изложения материала у нее с лица не сходила улыбка удовольствия. Ей нравилось её дело. Ей нравилась литература, и на момент произнесения все соответствовало – и она и литература.
Невозможно преподавать романтический предмет и не быть романтичной, то есть невозможно, например, читая наизусть «Онегина», пахнуть, например, непонятно откуда вчерашним борщом.
А от нее восхитительно пахло. От нее пахло мечтой.
Она придумала, чтоб мы разыгрывали сценки из произведений.
И мы разыгрывали.
Я играл Инсарова и Базарова. Инсаров встречался с любимой девушкой, а Базаров умирал в присутствии госпожи Одинцовой.
Любимую девушку Инсарова играла Ира Соколова из параллельного класса. Говорили, что я ей очень нравился. И ещё говорили, что она хочет поступать в театральный институт.
По ходу сцены следовало поцеловать её руку. На репетиции я кричал, что никогда этого не сделаю.
А потом поцеловал. И мне это не показалось отвратительным.
Мало того, мне это показалось прекрасным и надолго полюбилось. Мои губы обнаружили, что у нее нежные руки.
В том смысле, что у нее гладкая кожа. И ещё про нее можно сказать «атласная». Вот именно «атласная».
У нас с Ирой после этого немедленно должны были бы возникнуть чувства.
Но, увы, не случилось! Почему не случилось?
Не знаю. Может быть, я в этих делах оказался слишком туп.
Примерно как те герои, которых играл.
«Вы шли от нас?» – «Нет… не от вас» – таков текст. Спрашивала она, отвечал он. Во всем ощущалась любовь. Остальной текст я не помню, а это помню до сих пор. Мой герой по ходу сцены объяснял девушке, что он революционер, не имеет права на семью и нежность, и всю свою жизнь должен посвятить освобождению родной Болгарии, кажется, от турецкого ига.