Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории (сборник)

Матесон Ричард

Дородный охотник застонал. Это был стон из глубины сердца. Он неуклюже затопал прочь, весь в тоске по вельду.

— Невероятно, — проговорил Тальберт, — И такие люди тоже?

— Именно, — отозвался Пресвитер.

Они шли вдоль рядов рабочих кабинетов, Тальберт смотрел на все глазами экскурсанта, Пресвитер улыбался точно китайский мандарин, а полковник кривил рот, будто его заставляли поцеловать жабу.

— Но с чего же все началось? — спросил озадаченный Тальберт.

— Это тайна, канувшая в вечность, — поведал Пресвитер, — затянутая

пеленой эпох. Хотя наше предприятие имеет весьма достойное прошлое. Великие люди внесли в наше дело свою лепту: Бен Франклин, Марк Твен, Диккенс, Суинберн, Рабле, Бальзак, о, список почетных участников велик. Шекспир, конечно же, и его приятель Бен Джонсон. Если продвинуться еще назад, то Чосер, Боккаччо. Еще дальше — Гораций и Сенека, Демосфен и Платон, Аристофан и Апулей. Даже при дворе Тутанхамона делалось наше дело, в темном храме Аримана, под куполом дворца Кубла-хана. С чего все началось? Кто знает. Во многих первобытных пещерах находят нацарапанные на скале рисунки определенного толка. И среди нас есть те, кто верит, что они были сделаны кем-то из самых первых членов Братства. Хотя, конечно, это всего лишь легенда…

Они теперь дошли до конца коридора и двинулись вниз по пологому пандусу.

— Должно быть, все это требует невероятных капиталовложений, — заметил Тальберт.

— Господи сохрани, — провозгласил Пресвитер, внезапно останавливаясь, — Не пугайте наше служение с уличной торговлей. Все работники делают все добровольно, в удобное для них время, сообразно своим талантам, не думая ни о чем, кроме дела.

— Прошу прощения, — потупился Тальберт. Затем, собравшись с духом, спросил: — А какого дела?

Пресвитер задумался, затем медленно вынырнул из своих размышлений и заложил руки за спину.

— Дела любви, — сказал он, — что является противоположностью ненависти. Естества, что является противоположностью искусственного. Гуманности, что является противоположностью бесчеловечности. Свободы, что является противоположностью насилия. Здоровья, что является противоположностью болезни. Именно, мистер Бин, болезни. Болезни, называемой фанатизмом, пугающе прилипчивой болезни, которая марает все, к чему прикасается, обращает тепло в озноб, радость — в чувство вины, добро — в зло. Какое дело? — Он выдержал драматическую паузу. — Дело жизни, мистер Бин, что является противоположностью смерти!

Пресвитер воздел указательный палец к небу.

— Мы свидетели того, — продолжал он, — как армия беззаветно преданных воинов движется на оплоты ханжества. Рыцари Братства со священной и светлой миссией.

— Аминь, — с трепетом произнес Тальберт.

Они вошли в большое, разделенное на ячейки помещение. Тальберт увидел людей: некоторые печатали, некоторые писали, кто-то просто смотрел перед собой, некоторые говорили по телефону на множестве разных языков. Выражение всех лип без исключения было возвышенно-сосредоточенным. В дальнем конце помещения человек втыкал штыри на моргающем многочисленными глазками коммуникаторе.

— Комната для подмастерьев, — пояснил Пресвитер, — где мы растим наше будущее…

Он быстро умолк, когда из одной ячейки вышел молодой человек и направился к ним, сжимая в руке бумаги, улыбка играла на его губах.

— Оливер, — кивнул Пресвитер.

— Я придумал шутку, сэр, — сказал Оливер, — Можно мне?..

— Ну разумеется.

Оливер прочистил склеившееся от волнения горло, после чего рассказал анекдот о мальчике и девочке, которые следят за парной игрой на теннисном корте нудистов. Пресвитер улыбнулся. Оливер поднял расстроенные глаза.

— Нет? — уточнил он.

— Не лишено веселости, — подбодрил Пресвитер, — однако в нынешнем виде слишком уж отдает историями на тему «герцогиня — дворецкий» из категории «женщина в ванной». Не говоря уже о том, что здесь очевидно разыгрывается популярный двойной гамбит «священник — барменша».

— О, сэр, — горестно произнес Оливер, — у меня никогда не получится.

— Глупости, сынок, — возразил Пресвитер. — Эти коротенькие побасенки, как ни странно, придумывать сложнее, чем что бы то ни было. Они должны обладать убедительностью, ювелирной точностью, сообщать нечто важное и своевременное.

— Да, сэр, — еле слышно согласился Оливер.

— Справься у Войцеховски и Сфорцини, — предложил Пресвитер. — И еще у Ахмеда Эль-Хакима. Они помогут тебе разобраться в базовой схеме. Хорошо? — Он похлопал Оливера по плечу.

— Да, сэр. — Оливер сумел выдавить улыбку и возвратился в свой отсек.

— Печально, — вздохнул Пресвитер. — Он никогда не достигнет класса «А». На самом деле его вообще не должно было быть среди сочинителей… — Он неопределенно развел руки. — Причиной всему сентиментальность.

— В каком смысле? — не понял Тальберт.

— Именно его прадед двадцать третьего июня тысяча восемьсот сорок восьмого года сочинил историю о коммивояжере — первый чисто американский анекдот.

Пресвитер и Пископ на минуту склонили головы в почтительном молчании. Тальберт последовал их примеру.

— Вот так обстоит дело, — заключил Пресвитер.

Они спустились по лестнице обратно и сидели в Гостиной, потягивая шерри.

— Может быть, вы хотите узнать что-нибудь еще? — спросил Пресвитер.

— Только одно, — сказал Тальберт.

— И что же, сэр?

— Зачем вы показали мне все это?

— Да, — вставил полковник, протягивая руку к кобуре, — в самом деле, зачем?

Пресвитер внимательно посмотрел на Тальберта, подбирая слова для ответа.

— Вы еще не догадались? — спросил он наконец. — Нет. Вижу, что не догадались. Мистер Бин… вы для нас человек небезызвестный. Кто же не слышал о ваших работах, о вашей беззаветной преданности пусть порой и непонятным простому смертному, но всегда великим делам? Разве можно не восхищаться вашей самоотверженностью, вашей целеустремленностью, вашим гордым пренебрежением устоями и условностями?