Корабль смерти
Шрифт:
Но бывшего чистильщика обуви не так-то легко пронять словами. Жизнь голодных низов — штука нелегкая. И человек, выросший в трущобах Пирея, строит планы не для того, чтобы широким жестом самому их разрушить.
Хотя Скуратис не разбирается ни в кораблестроении, ни в судопроизводстве, он прекрасно разбирается в финансовых делах. Сэру Рамсею нужно только прислушаться к его советам. На самом деле ничего страшного не произошло: разговоры о банкротстве чушь! Ведь сэр Рамсей еще не использовал всех возможностей для: получения кредита. У него есть Аттингтон, с его обширными земельными угодьями — поместье, стоимость
На этот раз сэр Рамсей потребовал оформить все как должно: и залоговые депозиты, и долговые обязательства, и закладные. «Я хочу защитить свои интересы», — сказал он. И защитил.
Но лишь до того момента, когда корабль был построен и Рамсей Фраул прочитал в «Лондон таймс», что Скуратис не собирается его принимать. Акции сразу же упали почти до одного фунта. Перепуганные кредиторы накинулись на старую и уважаемую фирму, точно обезумевшие от страха матросы тонущего корабля на спасательные шлюпки. Все долговые обязательства, под которые были приобретены атомные двигатели, были предъявлены к немедленной оплате. Когда цена акций упала почти до нуля, Скуратис скупил их и завладел контрольным пакетом компании. С ловкостью фокусника он продал закладные самому себе, продал себе громадный корабль за скандально низкую цену, в качестве заимодавца получил поместье Аттингтон, продал судоверфи Фраула подставной компании, которая официально объявила себя банкротом, и напоследок купил акции Фраула по одному шиллингу, вручив их тем самым бедолагам, с которых когда-то получил по 150 фунтов за штуку.
Это были манипуляции, достойные шакала. В результате у сэра Рамсея осталось три выхода: застрелиться, повеситься или отравиться. Он решил тихо и незаметно уйти из этого мира, причем там, где он был бы ближе к своим предкам. И вот холодным октябрьским днем, спустя пять лет после того, как крупнейший греческий судовладелец предоставил ему блестящую возможность проверить свои способности судостроителя, баронет Рамсей Фраул в черном «роллс-ройсе» в последний раз приехал в Аттинтгон.
Он распрощался со своим шофером, извинившись, что не может выплатить ему выходное пособие. Вместо этого он отдал шоферу брелок от своих золотых часов, не слишком старинную вещь, которая хранилась в их семье всего лишь 210 лет.
— Вы можете его продать, — сказал сэр Рамсей.
— Нет, сэр, я его не продам, — возразил шофер. — Я проработал двадцать два года у джентльмена, истинного джентльмена, сэр. Этого у меня никто не отнимет, никакие греки со всем их богатством. Ваш брелок — не для продажи, как не продаются и двадцать два года моей жизни, сэр.
Тысячелетняя фамильная закалка в холодном английском климате не позволила сэру Рамсею заплакать. Но после этого не страшно и умереть.
— Благодарю вас, — сказал он. — Это были действительно хорошие годы.
— Вам
— Нет, не думаю. Большое спасибо.
— Тогда — всего вам доброго, сэр.
— До свидания, — сказал баронет Рамсей и снова почувствовал, что жить значительно труднее, чем умереть.
Он не приезжал в поместье с прошлого года. Мебель стояла в чехлах. Баронет зашел в комнату, где родился, потом — в детскую, и наконец в большом парадном зале с величественным камином, который он не смог сейчас даже наполнить дровами, сэр Рамсей обошел галерею фамильных портретов.
И тут, как это иногда бывает с людьми, находящимися на пороге смерти, он вдруг прозрел. Он понял, что их семейное благосостояние, вероятно, начиналось не со славы, а скорее всего, как и у Скуратиса, со лжи, грабежа и обмана. Именно так создаются большие состояния. И может быть, более нравственно способствовать краху одного из них, нежели его зарождению. Сэр Рамсей принял закат славы дома Фраулов с достоинством — по крайней мере это он мог сделать.
Мирная тишина парадного зала была нарушена глухим рычанием мотора подъехавшего «ягуара».
Приехал Скуратис, подумал сэр Рамсей. Его можно было безошибочно узнать по тяжелой походке. Скуратис подергал один замок, потом другой, пока не нашел наконец незапертую дверь. Тяжело пыхтя и вытирая блестящий от пота лоб, он ввалился в парадный зал Аттингтона, который теперь принадлежал ему.
— О, сэр Рамсей! Я так рад, что успел вовремя!
— В самом деле? Почему? — холодно спросил Фраул.
— Когда мне рассказали, в каком подавленном состоянии вы находитесь, и я узнал, что вы поехали сюда, захватив с собой пистолет, я сразу же помчался следом. Я счастлив, что вы еще не успели застрелиться.
— Вы собираетесь мне помешать?
— Ну нет! Я просто боялся пропустить зрелище вашего самоубийства. Стреляйтесь себе на здоровье.
— А почему вы думаете, что я не застрелю вас? Удовлетворите мое любопытство.
— Чтобы выжить, надо знать людей. Это не для вас, сэр Рамсей.
— Мне только сейчас пришло в голову, что вы заставили меня вырыть себе самому могилу отнюдь не из деловых соображений.
— По правде говоря, нет. Однако дела для меня всегда на первом месте.
— Может быть, я чем-то оскорбил вас?
— Да. Впрочем, это было сделано без злого умысла. Вы кое-что сказали газетчикам.
— Что именно, смею спросить?
— О, совершенный пустяк! — сказал Скуратис.
— Но для вас, очевидно, это был не пустяк, господин Скуратис?
— Для меня нет. Вы, будучи президентом судостроительной компании, заявили, что Аристотель Тебос самый выдающийся судовладелец во всем мире.
— Но ведь он им был до того, как мы построили вам самый большой корабль.
— Значит, теперь это следует сказать обо мне?
— Да. Ведь мое замечание было сделано так давно!
— Тем не менее вы его сделали!
— И это все?
— Нет. Как я уже сказал, я учитывал и деловые интересы.
— Вероятно, было что-то еще, господин Скуратис?
— Нет. Только дело. И то, что вы сказали об Аристотеле Тебосе.
— И этого оказалось достаточно, чтобы вам захотелось разорить меня?
— Разумеется.
— А теперь вы приехали смотреть, как я покончу с собой?