Кораблекрушение «Джонатана»
Шрифт:
Гарри Родс, вышедший на несколько шагов вперед, жестом остановил Кау-джера. Тот замер, с удивлением разглядывая странный отряд.
— Кау-джер! — торжественно заговорил Родс.— Давно уже я умоляю вас прийти на помощь несчастному населению острова и взять в свои руки управление колонией. Сегодня в последний раз обращаюсь к вам с этой просьбой.
Его друг, не отвечая, закрыл глаза, чтобы лучше собраться с мыслями. Гарри продолжал:
— Последние события должны были заставить вас задуматься. Во всяком случае, мы все пришли к определенному решению. Ночью Хартлпул, я и еще несколько человек взяли ружья и раздали их жителям Нового поселка. Сейчас мы вооружены и, следовательно, являемся хозяевами положения. События приняли такой оборот, что дальнейшее выжидание было бы просто преступлением. Настало время действовать. Если вы отказываетесь, я сам встану во главе этих честных людей. К сожалению, у меня нет ни вашего авторитета, ни ваших знаний. Не все колонисты мне подчинятся, и, значит, снова будет пролита кровь. Вам же все покоряются безропотно. Решайте.
— Опять что-нибудь случилось? — спросил Кау-джер с обычной невозмутимостью.
— Сами знаете что,— ответил его собеседник, указывая на дом, где умирал Хальг.
Тот вздрогнул.
— И еще вот, взгляните.— И Гарри Родс подвел друга к самому берегу реки.
Оба поднялись на прибрежную скалу. Их взглядам открылась Либерия и болотистая равнина.
В лагере с самого утра царило лихорадочное оживление. Предстояли торжественные похороны убитых. Ожидание этой церемонии приводило всех в страшное возбуждение. Товарищи погибших надеялись превратить ее в демонстрацию. Сторонники Боваля чувствовали, что им грозит опасность. Для остальных же такие похороны представляли просто любопытное зрелище.
Все жители колонии (за исключением Боваля, считавшего, что разумнее всего оставаться взаперти) следовали за убитыми. Конечно, процессия не преминула пройти мимо губернаторского «дворца» и остановилась на площади против него. Льюис Дорик воспользовался этим и произнес пламенную речь. Потом траурный кортеж двинулся дальше.
У открытых могил Дорик снова взял слово и обрушил — наверное, в сотый раз! — яростные обвинения на правителя. Он доказывал, что причиной всех несчастий явились недальновидность, неспособность к управлению людьми и косность губернатора. Настал момент свергнуть человека, не справившегося со своими обязанностями, и выбрать на его место достойного.
Дорик добился блестящего успеха. В ответ на его речь раздались громкие возгласы — сначала: «Да здравствует Дорик!», а затем: «Во дворец!… Идем к губернатору!…» И несколько сот мужчин двинулись к жилищу Боваля, тяжело печатая шаг и угрожающе размахивая кулаками. Глаза у всех гневно сверкали, черными ямами зияли широко раскрытые, орущие рты, выплевывавшие злобные ругательства. Вскоре эмигранты перешли на бег, а затем, толкая и мешая друг другу, понеслись со скоростью лавины. Но их бешеный порыв натолкнулся на препятствие. Те, кто были причастны к управлению и пользовались выгодами власти, боялись последствий смены правителя и именно поэтому превратились в его ярых защитников. На площади обе группы сошлись нос к носу и вступили врукопашную.
Чем дольше длилась драка, тем большее неистовство овладевало бойцами. Настал момент, когда кинжалы сами вырвались из ножен. И опять началось кровопролитие. То один, то другой колонист выходил из строя, отползал в сторону или оставался неподвижным на земле. У многих были раздроблены скулы, переломаны ребра, вывихнуты конечности…
Долгое время ни та, ни другая сторона не могла добиться перевеса, но в конце концов партии Боваля пришлось отступить. Шаг за шагом, метр за метром защитников губернатора оттесняли к «дворцу». Сломив упорное сопротивление, нападавшие отшвырнули их и, сметая все на пути, беспорядочной толпой ринулись в здание. Если бы бунтовщики нашли Боваля, его, несомненно, растерзали бы на части. Но губернатор исчез. Видя, какой оборот принимают события, он вовремя покинул свою резиденцию и в этот момент удирал во все лопатки по дороге к Новому поселку.
Напрасные поиски довели победителей до исступления. Толпа обычно теряет чувство меры как в хорошем, так и в плохом. За неимением жертвы бандиты набросились на вещи. Жилище Боваля разграбили. Убогую мебель, бумаги, скудный скарб выбросили из окна, потом собрали в кучу и подожгли. Через несколько минут — по оплошности или по воле бунтарей — запылал и сам «дворец».
Дым выгнал захватчиков из помещения. Теперь они уже совсем не походили на людей. Опьяненные криком, грабежом и насилием, они начисто утратили самообладание. Их охватило одно-единственное дикое желание; мучить, убивать, уничтожать…
На площади все еще стояла толпа зрителей — женщин, детей, а также безучастных ротозеев, которые обычно становятся козлами отпущения. В общем, здесь скопилась большая часть населения Либерии, но из-за своей робости они не могли сдержать смутьянов.
Противники Дорика сочли благоразумным перейти теперь на его сторону, и вдруг ни с того ни с сего эта шайка напала на мирную толпу.
Началось повальное бегство. Мужчины, женщины, дети бросились на равнину, а за ними, охваченные непонятным бешенством, гнались разъяренные хулиганы.
Со скалы, на которой стояли два друга, ничего не было видно, кроме густого дыма, тяжелые клубы которого докатывались до самого океана. Эта черная завеса окутывала Либерию, приглушая неясные возгласы, призывы, проклятия, стоны. Но вот на равнине появился человек, мчавшийся со всех ног, хотя никто за ним не гнался. Перебравшись через мост, он, обессилев, упал возле вооруженного отряда Гарри Родса. Это был Фердинанд Боваль.
Сначала Кау-джеру все показалось простым и понятным: губернатор, изгнанный с позором, спасся бегством. Либерия охвачена мятежом. В результате — пожар и убийства.
Какой же смысл в таком бунте? Допустим, колонисты хотели избавиться от Боваля. Прекрасно. Но к чему это разбойничье опустошение? Ведь от него первыми же пострадают те, кто принимал в нем участие. Зачем было затевать резню, о которой можно было судить по доносившимся из Либерии крикам?
Кау-джер, прямой и неподвижный, стоял на вершине скалы, молча наблюдая за событиями, происходившими на противоположном берегу. Мучительные переживания не отражались на его бесстрастном лице.
Но тем не менее душу раздирали тягостные сомнения. Перед ним встала тяжкая дилемма: [81] закрыть ли глаза на действительность и продолжать упорствовать в своей ложной вере, в то время как несчастные безумцы перебьют друг друга, или же согласиться с очевидностью фактов, внять голосу рассудка, вмешаться в происходящую бойню и спасти этих людей даже против их воли? То, что подсказы вал ему здравый смысл, означало — увы! — полное отрицание его прежней жизни. Пришлось бы признаться, что он верил в мираж [82] , что строил судьбу на лжи, что все его теории не стоили и выеденного яйца и что он принес себя в жертву химере [83] . Какой крах всех идеалов!…
[81] Дилемма — здесь: необходимость выбора, принятия определенного решения.
[82] Мираж — здесь: нечто кажущееся, призрачное.
[83] Химера — в древнегреческой мифологии — чудовище с огнедышащей львиной пастью, хвостом дракона и туловищем козы; неосуществимая мечта, фантазия.
Вдруг из пелены дыма, скрывавшей Либерию, выбежал человек. За ним показался другой, потом еще десятки и сотни беглецов. Среди них было много женщин и детей. Некоторые пытались укрыться в восточных горах, но большинство, настигаемое преследователями, бежало по направлению к Новому поселку.
Последней ковыляла полная женщина, которая не могла быстро двигаться. Один из преступников нагнал ее, схватил за волосы, повалил на землю и замахнулся…
Кау-джер обернулся к Гарри Родсу и сказал: