Кораблекрушение у острова Надежды

18 марта 1584 года царь Иван проснулся рано и лежал в постели, не шевелясь. Окна плотно закрыты темными занавесями, чтобы дневной свет не беспокоил больного царя. В дальнем углу спальни в тяжелом поставце

догорала оплывшая восковая свеча.

Но царь Иван чувствовал, что уже не ночь, а утро. Дышалось сегодня легче, болезнь немного отпустила его.

Царь пошевелил опухшими пальцами, словно желая проверить, повинуются ли они ему. Скосив глаза на икону божьей матери, освещенную красноватым огоньком лампады, он прошептал несколько слов молитвы.

И снова неотвязная мысль будто молотом ударила в голову: «Кому отдаю престол, в чьи руки? Федор скорбен душой и телом, юродивый… Дмитрий младенец. Опекуны? Не ошибся ли я в них?! Был бы жив Иван, мой сын возлюбленный, я бы мог умереть спокойно. — Царь Иван застонал, из глаз его выкатились слезы. — Я убил сына. Иван, Иван! Простишь ли ты меня?»

Царь жаждал чуда. Он посмотрел на дверь и стал молить бога: «Пусть откроется дверь и войдет Иван, сын мой, живой и здоровый».

Но чуда не произошло, все оставалось по-прежнему. Издалека доносились глухие, стонущие удары церковного колокола.

Пробравшийся сквозь занавеси солнечный луч ударил в лицо царю. Он осветил глубокие морщины, горбатый, заострившийся нос, вдавленные, мокрые от пота виски.

Царь Иван открыл глаза и снова зажмурился.

— Богдашка! — окликнул он. — Богдашка!

На полу у царской кровати, в кафтане и в сапогах, раскрыв рот, посапывал Богдан Бельский. Он происходил не из знатного рода. Шесть лет назад Богдан Яковлевич получил высокое придворное звание оружничего. Он был близким царю человеком, считался его тайным советником и телохранителем и не отходил от царской персоны ни днем, ни ночью. За взятие города Вильмара царь наградил своего любимца золотой цепью на шею и золотым на шапку.

Оружничий с испугом вскочил на ноги.

— Батюшка царь, прости, заспал, не вели голову рубить…

Но царь сегодня был милостив. Нудная тупая боль в боку приутихла, и голова не болела.

Бельскому показалось, что царь замурлыкал свою любимую песню:

— Уж как звали молодца, Позывали молодца На игрище поглядеть, На Ярилу посмотреть…

Позвать Бориску Годунова.

— Иду, иду, великий государь! — И Бельский, на ходу натягивая спустившиеся голенища зеленых сафьяновых сапожек, вылетел из спальни.

Он был высок, статен и красив. С русой курчавой бородкой и синими холодными глазами.

Искать Годунова не пришлось. Ожидая царского пробуждения, он давно сидел в маленькой душной приемной.

— Борис Федорович, полегчало царю, — зашептал Бельский. — А ежели опять отойдет да душевную грамоту потребует?! Зовет он тебя.

Годунов побледнел.

— Ступай дьяка Андрея Щелкалова упреди, пусть думает, а я — к царю.

И Годунов, изобразив на лице тяжкую скорбь, осанисто прошел мимо телохранителей в царскую спальню.

Богдан Бельский в тесном переходе столкнулся с Андреем Щелкаловым. Всесильный

царский дьяк по лицу запыхавшегося оружничего понял, что случилось неладно.

— Царю полегчало, песню запел, — сказал Бельский.

— Бог милостив… Однако что делать? Савелий Фролов перебелил грамоту заново, а прежнюю сжег. Проклятый лекаришка сказал — до утра не дотянет царь.

— Снова перебелить грамоту.

— Два дня надобно.

— Что делать?! Думай, дьяк, иначе всех нас, как курей передушат.

Щелкалов в упор глянул на Бельского.

— Я бы помог царю, — едва слышно сказал он.

— Помог?!

— Райские кущи скорее увидеть. Вам с Борисом Федоровичем способнее — свойственники… Все одно он на ладан дышит.

Бельский не выдержал взгляда большого дьяка и опустил глаза.

— Поспешай к великому государю, Богдан Яковлевич, и помни: иного хода нет…

Болезни терзали царя Ивана. Он одряхлел и уже давно не мог сидеть на коне. Усилия самых лучших врачей оставались бесплодными. Тело и дух его слабели с каждым днем. Все чаще случались припадки необузданной ярости. Затемнялось сознание.

За последние три года царь Иван до дна выпил чашу стыда и унижения. Война с польским королем Стефаном Баторием была несчастьем для русского государства. Обладая великим и храбрым воинством, царь Иван не смог одержать решительную победу.

Напуганный успехами польского короля и не доверяя своим воеводам, он предпочитал уклоняться от сражений, добиваясь мира непомерными уступками. В сложившейся обстановке русское государство удержалось в своих древних пределах благодаря твердости и беззаветной храбрости защитников Псковской крепости и доблести воеводы Ивана Петровича Шуйского. Если бы не Псков, вряд ли Смоленск и Северская земля остались бы за Россией. А может быть, и Новгород постигла бы печальная участь.

Слабовольный в страхе, царь Иван, напуганный видениями и чудесами, не верил в победу. Не обращая внимания на советы своих воевод, он устрашал себя явлением кометы, будто бы предвещавшей несчастья. Будто бы близ Москвы люди слышали ужасный голос, возвещавший: «Бегите, бегите, русские!» И в этом месте на землю упал с неба гробовой камень с таинственными письменами. В Александровой слободе пострадал от пожара царский дворец, сгорела опочивальня царя Ивана, где были оставлены списки людей, осужденных к смерти. Говорили, будто молния во время рождественских морозов ударила прямо в опочивальню.

В январе 1582 года с польским королем состоялось перемирие на десять лет. Царь Иван отказался от Ливонии, за которую воевал двадцать четыре года, потеряв много людей и ценностей. Вдобавок он уступил польскому королю города Полоцк и Велиж.

Но не только этим закончились военные потери. Шведы напали на русскую землю, и царь Иван отдал им город Нарву, где в кровопролитной битве полегли семь тысяч русских. В Нарве развивалась торговля с Данией, с немцами и Нидерландами. Отсюда шла торговая дорога в Европу. Вольная заморская торговля обогащала и укрепляла русскую землю. В городе находилось множество товаров и сокровищ. Шведы пошли дальше, вступив на землю древней Руси; они взяли Иван-город, Яму, Копорье. Стефан Баторий требовал, чтобы шведы напали на северные берега России, разорили торговлю с Англией на Белом море, захватили гавань Святого Николая и Холмогоры. Однако столь дальний поход был не по силам шведам.