Кораблекрушение у острова Надежды
Шрифт:
К востоку, за рекой Усолкой, расположилась Троицкая сторона со своей соборной церковью, ямским двором и обширной торговой площадью.
От Сольвычегодска вели три главные дороги: по реке Сухони — на Великий Устюг и Вологду, по Двине — в Холмогоры и новый Архангельский город, по реке Вычегде — в Сибирские земли.
На варочном дворе близ рассололивной трубы «Благодатной», принадлежавшей Семену Аникеевичу Строганову, сыну знаменитого купца, заканчивали починку рассольного ларя. Ларь был большой: в длину семь сажень, в ширину — четыре, высотой — полторы сажени. Строили его из толстых тесаных
Холмогорец Васька Чуга, огромный, как медведь, мужик, вместе с подварком Тимохой стучали деревянными молотками, вбивая конопатку в пазы между брусьями. Прежде Васька плавал на морских лодьях и конопатить был большой мастер. Не успели они закончить последний верхний паз, а уж ярыжки стали наливать в ларь рассол, принося его в бадейках из рассололивной трубы.
— Скорея, ребята, скорея! — приговаривал Макар Шустов. — Ежели седни в варницах огни заложим, всех угощаю.
— Раздобрился! — с ненавистью сказал Васька Чуга, пристукивая молотком. — За противное слово с работного человека кожу готов содрать. Посмотри-ка на Макарку, левое ухо у него как лопух. Кровосос! Бог вора метит.
— Тише! — отозвался Тимоха. — Услышит — со света нас сживет.
— Авось не сживет, — гудел мореход.
Будто услышав Васькины слова, Макар Шустов оглянулся и внимательно посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, но промолчал и отвернулся.
Васька Чуга работал у Строгановых кузнецом-цыренщиком. Закончив конопатку ларя, он осмотрел железный цырен, висевший над печью. Под его наблюдением работники очистили от накипи дно и стенки цырена. К этому времени печь привели в порядок, и повар Никифор Босой, перекрестясь, самолично стал ее растапливать. Повар — главное лицо при варке соли, от него зависит многое. И зарабатывает он не в пример остальным солеварам — три рубля в месяц.
Васька Чуга, закончив работу и почесывая в густой бороде, наблюдал, как в печи дружно загорались сухие смолистые дрова. Цырен стал нагреваться, и повар послал на него ярыжек с зелеными березовыми вениками — выметать сор. Огромный противень состоял из нескольких частей и «сшивался» железными заклепками. Очистив цырен, ярыжки получили по куску ржаного теста и промазали все швы.
Васька Чуга слыхал от подварка Тимохи, что тесто следует обязательно разжевать, а не размачивать водой, ибо от слюны, как говорил Тимоха, у теста делается некоторая против воды способность.
Цырен нагревался все сильнее, тесто на пазах подсохло.
— Напущай рассол! — зычно крикнул повар.
Ярыжки стояли наготове с деревянными бадейками, полными рассола, и, услышав приказ, вылили его в цырен. Рассол из ларя носили непрерывно, пока Никифор Босой не велел перестать.
Началась варка соли, или «варя», как говорили в Сольвычегодске. Густые испарения поднимались из цырена с кипящим рассолом. Люди в варнице задыхались. Через час задымила и вторая варница на строгановском варничном дворе, близ рассололивной трубы «Благодатной».
Тихо катилось солнце по синему, ясному небу. Незаметно время подошло к обеду.
— Ребята, — завопил, ворвавшись в варницу, качальщик при рассололивном насосе Федька Мошкин, — мертвых везут! Завалило бревнами!
Варничные люди продолжали работать. Стоявший рядом с поваром
Только Васька Чуга, кузнец-цыренщик, не занятый на варке соли, отозвался на слова Федьки и вышел из варницы.
— Вонько у вас, дух замирает, — сказал качальщик, отхаркиваясь и отплевываясь. — Тяжела наша работа, а все на чистом воздухе.
Мимо варничных ворот по густой грязи медленно двигалась телега, покрытая запачканной кровью рогожей. Несколько босых окровавленных ног выглядывали из-под нее. Сбоку, держа в руках кнут, сидел возчик.
За телегой, понурив голову, молча шли товарищи. Ни жен, ни детей у погибших в Сольвычегодске не было. С плачем, воем и причитаниями шла плакальщица, старая, безобразная женщина, закутанная в тряпье.
— Куда везете? — спросил Васька.
— Во Введенский монастырь… Старцы хоронить посулились.
Васька Чуга перекрестился и, не жалея поморских бахил, пошел месить грязь за толпой провожающих.
— Как содеялось? — спросил он.
— Приказчик разорался, все скорей ему да скорей, вот и поторопились, — нахмурившись, сказал рыжий мужик. — Рязанские мы, сюда недавно приволоклись, жонки да детки в Устюжине остались… Дровяное плотбище, что у Вологодских пристаней, обвалилось, и пятерых пришибло. Мы-то вживе остались, — добавил он, помолчав. — Вот она, жизнь наша. Искали, где лучше, а нашли смерть. В Устюжине детки малые хлеба ждут…
Васька Чуга шел рядом с рыжим мужиком и слушал невеселые речи.
Мужик рассказал, как подати и поборы вконец разорили крестьянское хозяйство и четырнадцать семей, сговорившись, решили бежать в Сольвычегодск, где много работы и будто бы можно зашибить копейку. Ночью, когда в селении все спали, беглецы, прихватив самое необходимое, покинули родные места.
— Ноне и в Юрьев день заповедано от своего поместника выйти. А купцы Строгановы своих работных людей государевым приказным не выдают, — закончил свою повесть мужик. — Правда ли?
— Всяко бывает… Однако пришлых людей выдавать Строговым выгоды нет. Работать некому будет. В Сольвычегодске, почитай, все люди пришлые.
Сольвычегодск притягивал к себе беглых людей с разных концов русской земли. Многих поглощали строгановские промыслы. Многие спивались по кабакам и харчевням. Вольные сборища бездомных, голодных людей оседали в Сольвычегодске или двигались дальше, на восток. Вольные люди были нужны Строгановым, но подчас внушали им тревогу.
У ворот Введенского монастыря Васька Чуга, распрощавшись с рыжебородым, повернул к торговой площади. Спустившись к реке, он вымыл грязные бахилы и решил забежать в харчевню, но передумал и зашагал обратно на Никольскую сторону. Он переправился по ветхому мосту через реку Усолку и остановился у ворот строгановского города. На стук вышел стражник: