Корабли уходят к планетам
Шрифт:
— Пойдем…
— НИПы [1] надо вдоль трассы расположить? Надо. Протяженность же активного участка — тысячи километров. И это еще не все исходные данные, которые задал нам Королев.
— Не все?
— Не все. Энергокоммуникации линии электропередач — раз; водоснабжение — два; количество безоблачных дней в году, влажность, роза ветров — три…
Вот когда взвесите все это да подсчитаете, — где лучшее место у нас в стране?
Спорить дальше было бесполезно. Специалист своего дела уложил нас на лопатки.
1
НИП —
— А вот климат, — он вздохнул. — Прямо скажем, неважный. Тут вы правы. Но и в нем, согласитесь, свои плюсы есть. В смысле постоянства, стабильности, сухости. Вы вот с американским полигоном сравнили. А там влажность — будь здоров какая. Люди вечно мокрые ходят. Да и вообще, субтропики такие сюрпризы преподносят! Грозы, торнадо…
Подошло время изучения лунной машины. В небольшом ажурном стапеле цвета слоновой кости висел аккуратный, совсем небольшой сияющий своими полированными поверхностями аппарат. Его ведущий конструктор Палло знал Сергея Павловича со времен РНИИ, работал с непослушными ЖРД и ускорителями, преподносившими сюрприз за сюрпризом. Свернутый нос — память об одном из таких «сюрпризов». Это случилось в 1942 году при подготовке полета Григория Бахчиванджи на первом ракетном самолете.
…Палло и стал нашим гидом.
— Видите, ребята, там, где перевернутый усеченный конус, — корректирующая тормозная установка. Чтобы компенсировать неизбежные погрешности выведения автоматической станции и направить ее в нужную точку Луны, траектория полета обязательно корректируется. На Луне нет атмосферы, — продолжал Арвид Владимирович объяснять нам, как школьникам и как людям, неискушенным в космических делах (собственно, таковыми мы и были), — поэтому осуществить торможение можно только ракетным двигателем. Вот здесь — баки окислителя, — показал он на самую толстую часть конуса, — и горючего. Запасы топлива составляют примерно половину массы аппарата. Вот радиовысотомер, — он потрогал чашку антенны. — Как выдаст «75 км», так двигатель и включится на торможение. Тут — навесные отсеки: один — с системой астроориентации, другой — с радиосистемой. Перед торможением они, как сослужившие службу, сбрасываются, чтобы двигателю стало легче. В верхней части — система управления. Но учтите, друзья: этот аппарат, — Палло сделал широкий жест, как экскурсовод перед картиной, — лишь часть лунной машины. А вторую ее часть вы сейчас увидите.
Подождав, пока мы осмотрели лунный аппарат, и ответив на несколько вопросов, Палло повел нас дальше.
Мы подошли к удобно расположившемуся на специальной подставке небольшому шару, который напоминал цветок с раскрытыми серо-голубоватыми лепестками, золотистыми, серебристыми покрытиями приборов и красными круглыми крышечками.
— АЛСик [2] , — сказал Палло и с любовью прикоснулся к гладкому лепестку. — А это его телеглаз, — указал Арвид Владимирович на золотистый цилиндрик, увенчивающий «цветок».
2
АЛС — автоматическая лунная станция.
— А где же антенны? — удивленно спросили мы.
— Они здесь. — Палло показал на четыре коробочки, каждая из которых — чуть больше спичечной.
Он нажал на едва заметные кнопки и… выскочили ленты, мгновенно свернувшиеся в прочные длинные трубки, торчащие над шариком.
— А! «Тещин язык»! — первым догадался Саша Дяблов. Я ткнул его в бок,
Палло продолжал знакомить нас с устройством станции: системой амортизации, системой терморегулирования. Все это показалось нам не таким уж сложным. Но прежний инженерный опыт подсказывал, что есть — не могут не быть! — нюансы, скрытые пока от поверхностного взгляда. И продолжали расспрашивать доброго Арвида Владимировича.
— Вы сказали: «Направить в нужную точку Луны». Что это значит?
— Видите, селенологами для первой посадки выбрана равнинная часть Океана Бурь. Дата запуска приурочена к наступлению лунного утра в этом районе. И температура поменьше, и для телесъемки получше — тени контрастнее. К тому ж Луна повыше над земным экватором, значит, радиовидимость с Центра дальней космической связи окажется продолжительнее. Понятно? Если не запустите машину в стартовое «окно», снимите ракету со стартового стола. Ну, а запустите вовремя, все равно орбиту корректировать придется. Точность знаете какая? Ошибка скорости в одну десятую метра в секунду оборачивается пятнадцатью километрами на Луне. Я уж про углы не говорю. Поэтому при выставке оптических приборов, двигателя — юстировке — угловые секунды ловить будете.
Ничего не скажешь, озадачил нас Арвид Владимирович. — Потом, — продолжал он, — надо сделать так, чтобы станция оказалась в стороне от аппарата, в месте, не затронутом огнем двигателя. Это — в целях науки. А герметичность? Повоюете за нее! Дырка хоть с иголочку будет, а всю атмосферу из отсека высвистит. Посадка хоть и мягкой называется, а все равно несколько метров в секунду набегает. Так что и перегрузки есть! А дырки быть не должно. Ну, да ладно, обо всем сразу не расскажешь. Посмотрите лучше, как сеанс коррекции идет. — И мы направились в пультовую…
Так прошло первое, очень краткое, свидание с лунной машиной. А потом началось ее детальное изучение: мы присутствовали на испытаниях, учились телеметрическому языку, сидели над схемами, чертежами, техническими описаниями, инструкциями.
Чуть свет с радостным чувством мы отправлялись в МИК и только к ночи возвращались в гостиницу.
…Как ни интересовало нас все, происходящее в монтажно-испытательном корпусе, нам все-таки очень хотелось поскорее побывать и на стартовой площадке. И вот однажды Дмитрий Дмитриевич сказал нам: «Едем!»
Небольшой темно-зеленый автобус подвез нас к белому домику, одиноко стоявшему в нескольких километрах от МИКа. Сопровождал нас Борис Семенович Чекунов, ветеран Байконура. Мы уже немного знали о нем. В 1955 году, сразу же после окончания техникума, вслед за первым строительным десантом он приехал на космодром. Собственно, космодрома еще не существовало. Вокруг места, выбранного для космодрома, лежала голая, нетронутая степь. А через два года Боря Чекунов, оператор центрального пульта, нажал кнопку «Зажигание». И пошла в зенит ракета, нежно прикрывая обтекателем небольшой шар с зеркальной поверхностью и прижатыми к нему усами антенн. А потом был второй, третий спутники. Был полет Юрия Гагарина.
Дорога поднималась вверх. Мы шли не спеша, на ходу перекидываясь словами, смотрели по сторонам. И вдруг, как по команде, смолкли. Справа, в нескольких метрах от дороги, стоял обелиск. Невысокий, строгий прямоугольник. Стелу из розоватого бетона венчал блестящий шар с откинутыми назад антеннами — точная копия космического первенца. На стеле — отлитый из бронзы Государственный герб СССР и темно-серая мраморная доска с высеченными словами: «Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм космоса (1957 г.)».