Корень жизни: Таежные были
Шрифт:
Никто не пойдет, считали коллеги, и на резкое ограничение охотничьего промысла ради спасения редких животных. Скептически встретили утверждение, что принцип хозяйственников «Поменьше затратить — побольше взять у природы» в наше время нужно считать архаичным, не главным и даже преступным. Стране, мол, нужен лес, и все тут.
Нынешний критерий экономической эффективности, доказывал Игорь Петрович, позволяет далеко не всегда считаться с экологическими проблемами. А так нельзя, стало быть, надо выработать новый, гибкий критерий. Ведомственная экономика молится выгоде, нужно заставить ее подчиняться общегосударственным интересам. Необходимо безотлагательно узаконить комплексное природопользование.
На одном из заседаний ученого совета он эмоционально и обстоятельно говорил о том, что нужно подсчитывать не только традиционный КПД предприятий, производства и всяких преобразований энергии, но еще и коэффициенты их вредного действия — отходы, всевозможные ядовитые вещества, отравляющие природу и среду обитания, тепло. Принципы энергетической экономии не должны игнорировать критерии экологической чистоты. В конце концов можно и нужно считать, во сколько рублей обходится природе, а стало быть и государству, тонна двуокиси серы или азота, выбрасываемая через трубы ТЭЦ, ГРЭС или заводов, тонна воды, сброшенная в речку, минуя очистные сооружения, тонна золы или шлака. Пора учитывать стоимость сжигаемого кислорода и используемой воды… Ему на это председатель совета вежливо ответил: «Все хорошо, все умно, но… всему свое время. Ближе к делу нужно…»
Куда уж ближе? Собранный материал был, как представлялось Игорю Петровичу, настолько весомым и доказательства неопровержимыми, что злободневность вопроса мог не заметить только слепой.
Немало препятствий возникало на пути к защите диссертации. Преодолевались одни — неожиданно вставали новые, иногда совсем непредвиденные. На самом финише помешала реорганизация Высшей аттестационной комиссии. Она была необходимой, эта реорганизация, но одним из ее странных последствий стало упразднение ученого совета, имевшего право рассматривать диссертации именно такого профиля, как у Игоря Петровича…
Длительные поиски выхода из нелепого положения ни к чему не привели. Правда, один все же мерцал, но соблазниться им мог только человек, которому нужна ученая степень, а не признание его идей. Игорь Петрович мог бы переделать весь материал в чисто зоологическом варианте, потому что по зоологии, слава богу, уже был создан правомочный совет во Владивостоке. Но принципиально не хотелось исключать из диссертации ненужный для зоологии, да дорогой ему материал по комплексности использования ресурсов живой природы. Сколько пришлось говорить, писать, доказывать, а тут на все это — крест?
…Даже ночью думы не покидали Игоря Петровича. В полусонных видениях вставал, тряс холеной бородкой и поблескивал большими стеклами модных очков его научный руководитель, профессор Пал Семеныч. От мучительных сомнений, тревожных вопросов, недоумений диссертанта он удивительно беспечно отмахивался успокоительным: «Не спешите с этим! Главное — не паниковать. Какие ваши годы! Все образуется». Игоря Петровича это «не спешите» бесило, но он сдерживался и только возражал: «Вы почему-то думаете, что нам отпущено по меньшей мере по две жизни, или что эта, единственная, в тысячу верст».
Конечно, пятьдесят лет — не предел, но все равно виски уже седые и на макушке волос не густо. А что сделано? Написано несколько десятков научных статей? Но многие ли их выводы и предложения вошли в жизнь, в практику? Он успокаивал себя тем, что всему виной консерватизм тех производственников, которые не решаются ломать старое, устоявшееся. Да ведь все равно же не уйти от укора, заложенного в бесхитростной простоте народной мудрости: «Жизнь — это не то, что ты прожил, а то, что сделал». Мало написать и предложить — надо убедить, добиться внедрения. Именно сделать…
Об этом говорила жена — красивая и умная женщина, от науки далекая, но близкая ему с молодости нежностью, заботливостью, терпением и незлобивым характером. Тоненькая, хрупкая, физически слабая, она не вызывала жалости, потому что в ней было много выдержки и внутренней силы духа. Игорь Петрович и с закрытыми глазами, в кромешной тьме, видел мягкий овал спокойного, дорогого ему лица, продолговатые, голубые с изумрудинкой глаза, видел резко очерченные губы волевой женщины и удивлялся: «В такой слабости — сила, и при нежности — воля». Он часто ездил в командировки, на полевые работы и всегда скучал по жене. И она, знал он, тоже скучала в разлуке. Подолгу сидя за пишущей машинкой и правя его каракули, она будто разговаривала с ним, с чем-то соглашаясь, а в чем-то возражая. Иногда, после встречи, показывала ему одну страницу рукописи, другую, говорила: «Так не может быть» или «Лучше сделай вот как…». И он удивлялся: «А ведь верно…» И думал: «Сложись ее судьба иначе, многого смогла бы добиться». А она не сожалела, не считала, что не так живет, и философски принимала бытие таким, каким оно получилось в сплетении с его жизнью.
…На рассвете, когда звезды растворились в предутренней синеватой серости, опять приходили лоси, косули и изюбрихи. Остервенело звенели комары, залепляя сетку накомарника, голова гудела от бессонницы. В предчувствии духоты наступающего дня Игорь Петрович говорил себе: «Хватит на сегодня», спускался с ясеня и спешил к зимовью — успеть в утренней прохладе немного вздремнуть.
На седьмой утренней заре, безрадостно встреченной Игорем Петровичем у солонца, потянуло с гор робким ветерком, зашелестела зеленая листва и хвоя. Слезая с лабаза, он умолял ветерок: «Ну давай же, сильнее!» И тот как бы послушался, зашлепал полами его плаща, стянул с головы накомарник, разметал облака гнуса. А уже через час, когда Игорь Петрович подходил к зимовью, ветер гудел вершинами деревьев и перегонял по небу с запада на восток, к морю, еще не иссякшие дождями истомно-тяжелые тучи.
Весь день было ветрено и прохладно, исчезли комары, очистилось небо от туч. Игорь Петрович, отоспавшись за всю бессонную неделю, надеялся, что пришел конец грозам и духоте, что скоро успокоится, войдет в обычное русло Уссурка, обмелеют заливы и протоки и можно будет сменить лабаз на легкую, послушную оморочку.
И не зря надеялся. Через два ветреных дня установилась сухая погода, жара спала, река присмирела, стала быстро худеть, замедлять свои струи, приникать к шуршащему галькой дну. Берега и косы освобождались от затянувшегося плена.
…День иссяк зелеными сумерками, Игорь Петрович сел в оморочку и поплыл в тихие заливы и протоки, в прохладной воде которых изюбры отдыхали по ночам от жары и гнуса и наслаждались сочными водорослями. Сначала он бесшумно осматривал заливы и протоки, легко скользя по водной глади и напряженно вслушиваясь в ночные звуки, потом останавливался где-нибудь в фартовом, по его представлениям, месте и замирал в ожидании, не осыпется ли мелкая галька с крутого берега, не стукнет ли твердое копыто о камень, не булькнет ли потревоженная вода.