Корейский тигр. Впечатления и размышления Посла России в Южной Корее

«Ну и как ты там – за надолбами 38-й параллели?» – поинтересовался у меня давний приятель, когда я приехал в Москву в первый раз в отпуск из Сеула.

В шутливом вопросе отчетливо отразилось то, как воспринимали обстановку в Корее мы, советские студенты МГИМО шестидесятых годов. По 38-й параллели после Корейской войны 1950–1953 гг. прошла демаркационная линия между двумя противостоящими корейскими государствами. С одной стороны этой линии мы видели Корейскую Народно-Демократическую Республику, где

братский корейский народ под руководством Трудовой партии Кореи и ее вождя товарища Ким Ир Сена успешно строил социализм при всесторонней помощи Советского Союза. С другой – была закрытая для нас Южная Корея, народ которой прозябал в нищете и бесправии под гнетом марионеточной клики сначала Ли Сын Мана, а затем Пак Чжон Хи, опиравшихся на штыки американских империалистов.

Возвращаясь сегодня, через пятьдесят лет после окончания института, к тогдашним советским оценкам положения в Корее, следует признать, что во многом они были верны. К концу 1960-х гг. КНДР действительно смогла добиться немалых успехов в хозяйственном и социальном строительстве, восстановила разрушенную войной промышленность и серьезно опережала Юг по темпам экономического развития. Если же брать Южную Корею, то ни один историк – южнокорейский, американский или российский – не будет в наши дни оспаривать то, что режим Ли Сын Мана был диктаторским, коррумпированным и проамериканским, что к моменту его отставки Южная Корея по ВНП на душу населения уступала тогдашним Папуа – Новой Гвинее и Нигерии, что голод тогда был обычным явлением в деревне, а электричество в городах подавалось с перерывами, что после прихода к власти в 1961 г. в результате военного переворота генерала Пак Чжон Хи в мирное время выносились смертные приговоры по политическим статьям, были запрещены любые собрания и осуществлялся тотальный контроль над средствами массовой информации.

В 2005 г. я приехал в совершенно другую страну. Страну с развитым гражданским обществом, страну «корейского экономического чуда», страну, чье кино и чьи спортивные достижения получили мировое признание. Однако 38-я параллель продолжала оставаться линией раздела Кореи, на которой не просто громоздились противотанковые надолбы, а стояли нацеленные друг против друга две мощнейшие военные группировки, оснащенные самым современным вооружением и боевой техникой. Ядерные и ракетные испытания, проведенные КНДР в 2006–2009 гг., еще более обострили обстановку.

В своей книжке я не буду касаться положения дел в Северной Корее, разбирать, что у тамошнего руководства вышло не так и почему. Думаю, что об этом лучше напишут те, кому довелось работать в Пхеньяне. Расскажу о своем личном видении Кореи Южной, где я прослужил Послом России четыре с лишним года – с 2005 по 2009 год. О том, что из южнокорейского опыта могла бы использовать наша страна в нынешнее непростое время, о людях, с которыми мне выпало встретиться в Сеуле, о своем понимании российско-южнокорейских отношений и в целом внешней политики современной России. Надеюсь, что кому-то этот мой рассказ будет интересен, а может быть, и полезен.

Моя жизнь связана с дипломатической службой более полувека – с тех пор, как летом 1962 года я стал студентом Московского государственного института международных отношений МИД СССР. Думаю поэтому, что имею право высказать свое мнение об этой службе, о том, как она работает, как готовит свои кадры и как ими распоряжается.

Моя семья никакого отношения к дипломатии не имела. Мужчины рода Ивашенцовых, вышедшего из вологодских и костромских земель в ХVI веке, служили обычно по военной линии. Есть документальные свидетельства того, что мои давние предки участвовали в Семилетней войне 1756–1765 гг., в Отечественной войне 1812 г., в Крымской войне 1854–1855 гг. и во многих других войнах, оставивших свой след в истории России.

Во второй половине ХIХ века они сменили военный мундир на гражданскую одежду, хотя традиционная любовь к оружию в семье еще продолжительное время сохранялась. Имя моего прадеда А.П. Ивашенцова упомянуто в изданной несколько лет назад книге «Сто великих русских охотников». Он разработал несколько моделей охотничьих ружей, которые производились на Тульском и Ижевском заводах вплоть до конца 1930-х гг., а его книги об охоте и охотничьем оружии до сих пор переиздаются и пользуются хорошим спросом. Мой дед Г.А. Ивашенцов был врачом, а отец А.Г. Ивашенцов – геологом. Каждый из них на своем поприще многое сделал для Родины.

Я с детства с удовольствием учил иностранные языки: немецкий – в школе и английский – с частным преподавателем: бабушка – мать отца, которая говорила по-немецки, по-французски и по-английски, считала, что владение иностранным языком – принадлежность каждого культурного человека независимо от его профессии. Родители-геологи, конечно, хотели, чтобы я пошел по их стопам. Меня с детства брали в геологические экспедиции, а после девятого класса отправили работать в экспедицию уже в самостоятельном качестве. Но я пошел поступать в МГИМО и поступил сразу – без какой-либо поддержки извне или изнутри. Скажу, что моя мать поинтересовалась, где расположен этот институт, только после того, как я в него поступил, – она хотела лично увидеть мое имя в вывешенных при входе списках принятых.

Нас в МГИМО учили хорошо. Учили опытные и знающие преподаватели, которых я с почтением вспоминаю до сих пор. Меня определили в языковую группу хинди, и я был этому искренне рад. Индия была тогда крайне популярна в нашей стране, а меня лично очень привлекал образ Джавахарлала Неру, который внешне во многом напоминал моего деда-врача.

Восток поэтому определил мою дальнейшую работу и круг профессионального общения, о чем я, откровенно говоря, никогда не жалел. С одной стороны, среди ребят, учившихся в МГИМО на востоковедческих специальностях, практически не было «позвоночных», т. е. поступивших в институт по протекции, «по звонку». Последние, а их было в целом немного, гораздо меньше, чем шла об этом молва, обретались в группах со специализацией на дальнейшую службу на Западе.

Никого не хочу обидеть, но, на мой взгляд, «восточники» и в институте, и на дальнейшей службе в МИД как личности в большинстве своем были интереснее, чем «западники». Когда команда МГИМО в шестидесятые годы не очень удачно выступала в необычайно популярных тогда соревнованиях КВН – Клуба веселых и находчивых, ходила шутка, что это – закономерно, единую хорошую команду никогда в нашем институте не собрать: веселые учатся на «Востоке», а находчивые – на «Западе».

Изучение восточных языков воспитывает в человеке усидчивость и терпение – ведь такой язык требует ежедневно не менее трех часов занятий. Необычайно расширяется кругозор человека, ведь вместе с языком ты знакомишься с совершенно новой цивилизацией – индийской, китайской, арабской, иранской, чего не происходит, когда ты изучаешь, скажем, лишь английский или французский язык. Да, кстати, тем, кто изучал восточный язык, было обязательно изучать при этом и один западный. Языки шли парами, например хинди – английский, вьетнамский – французский и т. д. И примечательно, что «восточники», как правило, в дальнейшем отлично владели западными языками. Ряд ведущих мидовских переводчиков английского языка прошлых лет вышли из «восточников».

Что раздражало во время учебы, так это явный перебор с идеологическими дисциплинами. Тот, кто усердствовал с их навязыванием, очевидно, полагал, что таким образом будут воспитаны более крепкие «бойцы идеологического фронта». Но на практике получилось обратное, что наглядно подтвердилось в нашей стране на рубеже восьмидесятых-девяностых годов. Ведь наиболее яростно, буквально с пеной у рта, тогда набросились на «коммунистическое прошлое» люди, ранее защищавшие диссертации по диалектическому материализму или научному коммунизму и годами преподававшие эти дисциплины, вроде ныне уже забытого Бурбулиса.